Мой возраст меня не касается. Я твой — болезненновоспринимаю. Не сегодняшний (по мне хоть сто лет, я же тебя люблю). Если бытебе было в два раза меньше, я бы сидела совсем тихонечко, ждала каких-тодесять, пятнадцать, тридцать лет. Чего не ждать-то? А теперь-то как быть?..Живи, пожалуйста, очень долго!

Солям Алейкум, досточтимый Егор ибн Алеша! Намерена сообщитьВам самую свежую и удивительную новость. Дело в том, что я Вас жуть до чеголюблю. А посему Вы являетесь моим горьким горем, по совместительству, так же —моим солнышком и счастьем. Не очень ли Вам это обременительно? Сдюжите ли? Всеже надо набраться терпения лет еще эдак на пятьдесят- восемьдесят.

Ну, потом, когда-нибудь! — станешь старенький, больной,вдруг (вот хорошо- то будет!) сам и ходить не сможешь — тогда буду приезжать я,катать тебя в какой-нибудь колясочке, на улице. Завезу тебя куда-нибудь вукромный уголок и примусь обцеловывать моего любимого, а тебе — куда тебедеться-то? Сам- то без меня ходить не сможешь, не убежишь! Дожить бы вот толькодо техто пор!.. И почти совсем мне не стыдно выпрашивать у тебя этой милости:живет во мне всегдашнее желание быть по-собачьи у твоей ноги.

И жалкая моя участь: говорить о своей любви словами, да еще— в письмах, вместо того, чтобы ты это видел, чувствовал, жил среди этого.Знаешь, все не могу забыть: больница стоит, вся в кустарнике, шла по дорожке,вдруг голову подняла, опешила — на каждой ветке, на всех кустах по снегирю.Алые грудки — я почему-то не могу на них смотреть, больно у самой в груди отэтой алости, и так их много… Почему меня туда привело? Что знак сей означал?

Вот посадить бы тебя, Егорушка, на такую диету: утром, днеми вечером не кормить тебя, а — показывать всякие там натюрморты-картиночки спомидорами и яичницей. Интересно, через сколько бы дней ты осознал: «Ну, какойже я! Прости ты меня. Бога ради!» Я же люблю тебя. Ну да, конечно, привыкла:улыбнешься тебе, мысленно протянешь руку, дотронешься до щеки, шеи твоей.Возьмешь твою руку, прижмешься к ней лицом. Кажется, и уже можно дальше жить.

Когда я просто тоскую, я иду на кухню, а когда я очень ужтоскую — я как-то, не собираясь, оказываюсь в парикмахерской и стригусь.Наверное, это атавизм — остаточное явление от обычая с горя рвать на себеволосы. Мало того, что мне их коротко постригли, так ведь еще и кусочками,неровно. Ну никак не сплю ночами. Сейчас ложусь рано — в первом часу, а в два,три просыпаюсь и лежу до утра. Может, самое время — начать приниматькакиенибудь наркотики? Я — не от бессонницы: тут — одна помеха, одна болезньтоска о тебе, тяга к тебе, зависимость от тебя, ну, и далее, по всем падежам:ты, тобою, о тебе, без тебя, с тобой. С чего лучше начинать, что вообще сейчасупотребляют отчаявшиеся: гашиш? марихуану? Как бы там ни было, все-таки можножить, только уходя в физические нагрузки. Спасибо тебе, что я стала ходить налыжах и плавать в бассейне (хотя ты об этом и не знаешь).

— Ну, что мы с тобой делать-то будем, а? — Это яему в комнате. Пойдем-ка на кухню, вот тут устраивайся. И так — целый день.Ходим тудасюда. Общаемся. Целовать я его не целую, а рукой — глажу. И к себеприжимаю. Я, Егор, про наш с тобой атлас. Наши две фамилии вместе на однойстранице. Немного — дурачусь. А больше — всерьез. Я люблю тебя. Не знаешь литы, где можно заразиться какой-нибудь проказой или чем- нибудь похожим,неизлечимым? Я б к тебе приехала, а потом нас куда-нибудь бы отправилиизолировали бы от общества! И ты бы спокойно работал, а я бы тебя любила.Сначала бы я просто попыталась надышаться тобой, чтоб можно было — даже отойти— без страха, а потом бы помогала тебе. Лучше- то помощника — быть не может.Только я не очень в это верю: что может наступить такое состояние, когда — безболи — можно от тебя отойти, оттолкнуть себя от тебя — без особых усилий. Ялюблю тебя. Я люблю тебя, Егор! Я люблю. Мне и больно за тебя, и ужасно обидно,что все хорошее во мне — мимо тебя, не для тебя, и любовь моя — бесполезная длятебя.

А если?! Буду покупать лотерейные билеты и играть вспортлото. Выиграю машину и накоплю шибко много денег. Поеду куда-нибудь наКавказ. Найду смелых горцев. Отдам им машину и деньги. Буду жить в одинокойхижине и все смотреть на дорогу. И однажды! Они!! Прискачут!!! И через седло уних будет лежать что-то в черной бурке!!!! Это они выкрадут тебя. И я скажу:«Будешь жить здесь целый месяц. Не можешь в безделье — ищи полезныеископаемые». А они затрясут своими кинжалами: «Зарэжим!» И ты испугаешься имесяц будешь жить со мной. Не бойся, не умрем: они будут приносить нам мясо,хлеб и вино.

Я люблю тебя, Егор! Я люблю тебя.

А может, и не это. Может, и другое. Так будет даже лучше.Есть надежда побыть какое-то время вместе. Ведь захотят же когда-то медики впрофилактории, если они еще есть, обследовать тебя, ну а по мне-то они давноплачут. И можно было бы в свободное от обследований и лечений время сидетьрядышком. Или ходить. Все равно я буду прижиматься к твоему плечу, держаться затвою руку. И особенно неприятные уколы во всякие неприятные места — я бы бралана себя: и твои, и свои. А ты бы благодарно меня целовал. За каждый принятыймною укол.

Между прочим, у меня одна знакомая лечилась, лечилась, апотом, рассказывали девчонки, стала такой любвеобильной! Это, как девчонкиобъяснили, произошло от лечения. Может, и на тебя бы вдруг подействовалолечение, и тебе бы захотелось меня поцеловать не только за укол.

Ты правильно поступил, что жена у тебя работает. Так ейспокойнее, а главное для меня — тебе. У каждого человека должно быть дело. Ясужу по себе: если бы ты рядом со мной был круглые сутки, я не была быпонастоящему счастливой, чувствуя свою ущербность — без работы. И это — неоттого, что недостаточно тебя люблю. Сколько б ни уходило сил и времени надомашние заботы, как бы ни были душа и руки поглощены любовью и семьей — всеравно этого недостаточно. И всякая «общественная работа» — это тоже не то. Иподруги — не заменят коллектива. Если человек не реализует всех своих сил,энергии, вот тебя и почва для болезней. Я рада, что у тебя дома нормально. Ведья люблю ТЕБЯ.

Вчера совершенно искренне писала тебе про то, что мнеспокойнее, если все у тебя дома будет хорошо. Только сейчас — почему-тообиделась на свое бодрое и развеселое настроение. Знаю, что дура. И все равно!Ходишь в новых хорошо отпаренных брюках, пьешь на вечеринках коньяк, сражаешьналево-направо Дома отдыха, и нет тебе дела до меня. Ковыляю по квартиреглупая, злая и заклинаю: «Отойди от меня, Сатана! Господи, дай мне ума и силысправиться с этим!» Ужасно хочется сделать что-нибудь дурацкое. Отправить тебелюбовную телеграмму. Письмо с признанием — домой! Я не злой человек, но тут яничего не могу с собой поделать!..

Ты не бойся, Егор, это я немного дурака валяю, может, такмне чуть легче. Это — на поверхности, внутри-то у меня — правда! — нетэтой скверны.

Как хорошо, как просто решался этот вопрос в хорошихвосточных странах: и одна — у себя дома, и другая — тоже, и все довольны, дажепереписываются! А здесь? У одной — жуткий эгоизм: «Не прикасайся, мое!» Удругой абсолютное непонимание: «Ну и что? Я же — осторожно, ничего я ему несделаю!»