Кто же это спит в кровати Богоубийцы? Где Эрил-Фейн? Ее охватило любопытство, и она сделала то, на что бы никогда не решилась в обычные времена. То есть во времена, когда смерть не была столь близка.

На прикроватной тумбочке лежала сфера, накрытая черной трикотажной тканью. Сарай направила к ней группку мотыльков, чтобы те крошечными лапками схватили ткань и слегка отодвинули ее, пропуская тоненький лучик света. Если бы кто-то увидел, что мотыльки ведут себя так согласованно, то наверняка заподозрил бы, что это необычные существа. Но подобные страхи казались слишком причудливыми для девушки, особенно в сравнении с другими проблемами. Выполнив это небольшое задание, она принялась изучать лицо, освещаемое сферой.

Перед ней предстал юноша с кривоватым носом. Густые темные брови, глубоко посаженные глаза. Высокие и плоские скулы, резко переходящие в челюсть. Никакого изящества или утонченности. А нос… Он определенно знал не понаслышке, что такое насилие, да и сам в целом представлял аспект насилия. Темные густые волосы блестели теплым каштановым оттенком, а не иссиня-черным. Он был без рубашки и по большей части прикрыт одеялом, но рука, лежащая сверху, бугрилась от накачанных мышц. Незнакомец был чистым и, должно быть, недавно побрился впервые за много недель, поскольку его челюсть и подбородок выглядели светлее остального лица и гладкими – хотя лица у мужчин никогда не бывают идеально гладкими, даже после очень острой бритвы. Это Сарай знала по богатому опыту приземлений на лица спящих, а не по Фералу, который хоть и начал бриться, мог не делать этого неделями, и никто бы не заметил. В отличие от этого незнакомца. Если Ферал почти переступил границу во взрослую жизнь, то этот давно оставил ее позади: однозначно мужчина.

Он не был красивым. Определенно не музейный экспонат. С этим сломанным носом он выглядел грубовато, но Сарай обнаружила, что оценивает его дольше остальных, не считая золотого. Ведь они юные мужчины, а она не настолько безупречна, чтобы не испытывать тоску, которую так открыто показывала Руби, и не настолько беспристрастна, чтобы физическое присутствие лиц противоположного пола не оказывало на нее никакого влияния. Просто она хранила это в себе, как и многое другое.

Глядя на его закрытые веки и ресницы, Сарай гадала, какого цвета его глаза, и ощутила боль отчуждения: ее предназначение видеть и никогда не попадаться на глаза, тайно проникать в чужие разумы и не оставлять после себя ничего, кроме страха.

Она быстро глянула на небо. Лучше поспешить. Времени, чтобы составить четкое впечатление, практически не осталось, но даже намек на то, кто он такой, может оказаться полезным. Незнакомец в доме Эрил-Фейна. Что это значит?

Она посадила мотылька на его бровь.

И немедленно погрузилась в другой мир.

Каждое сознание – это новый мир. Большинство из миров сосредоточено в обыденности, в то время как другие более оригинальны: приятные, даже прекрасные, а иногда скользкие и необъяснимо неправильные. Сарай уже не помнила, как выглядел ее собственный мир, прежде чем она превратила его в зоопарк кошмаров. Ее разум – это место, в котором она боялась задерживаться после темноты и была вынуждена прятаться от него с помощью напитка, притупляющего сны своей сочащейся серой пустотой. Фантазии Богоубийцы тоже могли считаться царством ужасов, единственным в своем роде, а вот сны Сухейлы были нежными, как шаль, которая оберегает ребенка от холода. Сарай вторгалась в тысячи умов – десятки тысяч – и перешерстила своими невидимыми пальчиками бесчисленное количество снов.

Но она никогда не видела ничего подобного.

Девушка часто заморгала и осмотрелась.

Перед ней предстала улица, уложенная лазуритом и огражденная по бокам резными фасадами зданий. Там были и купола из золота, и блеск Пика вдалеке. Всю эту ночь она пребывала в совершенно чуждых сонных пейзажах. Но этот был ей знаком, хоть и не до конца. Она медленно повернулась, рассматривая любопытные переплетения известных и неизвестных видов, которые выглядели даже более странно, чем абсолютно неведомые фантазии чужаков. Она определенно оказалась в Плаче, но в видоизмененном. Лазурит казался более насыщенным, золото – сверкающим, резные рисунки – новыми. Купола – которых тут было сотни вместо десятков – отличались по форме от настоящих. Они также были не из гладкого сусального золота, а из черепицы, уложенной узорами в виде рыбьей чешуи, темного и светлого золота, поэтому солнце не просто отражалось от них – оно играло. Плясало.

Солнце.

Солнце над Плачем.

Тут не было цитадели и якорей. Ни мезартиума, ни следа затяжного мрака, ни намека на горечь. Сарай проникла в версию Плача, существовавшую только в голове этого мечтателя. Она не знала, что сей пейзаж был много лет назад порожден сказками монаха, страдающего старческим слабоумием, что с тех пор картина подпитывалась каждым источником историй, попадавшим в голову Лазло. Юноша знал все, что только возможно узнать чужаку о Плаче, и это было видением, основанным на кусочках информации. Сарай попала в фантазию о городе, который оказался самым прекрасным порождением воображения, которое она когда-либо видела. Город танцевал на ее чувствах, как солнце на куполах. Все цвета стали глубже, насыщеннее, чем в реальности, и их было так много! Если бы ткачиха самого мира сохранила все отрезанные концы нитей, которые она когда-либо использовала, ее корзинка выглядела бы примерно так же. На рынке стояли ряды конусообразных палаток со специями. Цвета розы и ржавчины, багряные и охристые. Старики выдыхали разноцветный дым через длинные расписные флейты, гравируя воздух беззвучной мелодией. Шафрановый и пунцовый, амарантовый и коралловый. Из каждого купола вырастал иглоподобный шпиль, на котором развевался флаг, напоминавший хвост ласточки. Все они соединялись лентами, по которым, заливаясь смехом, бегали дети в плащах из цветных перьев. Вишневых и лимонных, салатовых и шоколадных. Тени мчались вслед за ними по тротуарам, чего никогда не могло бы случиться в реальном Плаче, окутанном одной огромной тенью. Воображаемые жители носили простую и красивую одежду, длинные волосы женщин тянулись позади них или же поддерживались в воздухе певчими птицами, пестревшими яркими окрасами. Вересковым и каштановым, мандариновым и золоченым.

По стенам ползли виноградные лозы, как, должно быть, и было в былые дни, до тени. На деревьях росли крупные сочные плоды. Закатные и лиловые, ярь-медянковые и аметистовые. Воздух благоухал медовым ароматом и еще одним запахом, вернувшим Сарай в детство.

Когда она была маленькой, еще до того как кухонная кладовка цитадели лишилась незаменимых продуктов – сахара и муки, – каждый год Старшая Эллен пекла им на день рождения торт: один на всех, чтобы растянуть сахар и муку на столько лет, на сколько возможно. Сарай было восемь, когда им приготовили последний торт. Дети наслаждались им как могли и создали игру, цель которой заключалась в том, чтобы есть его с мучительной медлительностью, поскольку знали, что это их последний торт в жизни.

Но в этом странном и очаровательном Плаче торты стояли на каждом подоконнике, их глазурь мерцала сахарными кристалликами и лепестками цветов. Прохожие останавливались, чтобы попробовать разные кусочки, а хозяева передавали им через окна чашки чая, чтобы запить сладость.