– Я, например, на работу, –выкрикнул Сережка.

Договорившись встретиться в конторе околосеми, мы разбежались.

Я донеслась до метро, купила на бегу горячуюсосиску с горчицей и проглотила «обед», не жуя. Потом нашла телефон и позвонилаБурлевскому. В конторе ответил безукоризненно вежливый голос:

– Федор Михайлович отсутствует.

Чертыхнувшись, я набрала номер мобильного.Послышался треск, шум, писк и еле слышное:

– Алло.

– Очень нужно встретиться! – заоралая в трубку так, что стоящая рядом торговка уронила сигареты.

– Жду в половине четвертого в клубе «Он иона», – сообщил Федор и отключился.

Я обозлилась до крайности. Во-первых, я незнаю, где находится данное заведение, а во-вторых, придется брать такси, не у всехже, как у Бурлевского, «Мерседес» с шофером!

Исходя негодованием, я вылетела на дорогу иостановила старенькие, разбитые «Жигули».

– Куда? – спросил водитель, мужиклет шестидесяти.

– Клуб «Он и она» знаете?

– Ванина, – процедил шофер.

– Что Ванина? – не поняла я.

– «Он и она» находится на улице Ванина,вам туда или куда в другое место?

– А что, в Москве два клуба с такимназванием?

– Понятия не имею, – пожал плечамимужик, – мне известен только один.

– Тогда на Ванина, – велела я,вздыхая.

Ну и денек сегодня. Сначала изматывающая нервыпроцедура в конторе, а теперь еще бомбист – зануда.

Всю дорогу мужик ворчал, плавно переходя отполитических новостей к ценам, состоянию шоссе и погоде.

– Сплошной кошмар, – ныл он, вертяруль, – кругом одни свиные рожи, и кто только нами руководит, ничего длянарода сделать не могут!

Я заметила у него на правой руке обручальноекольцо и испытала искреннюю жалость к незнакомой женщине. Какой кошмар жить стаким кадром.

Неприятности сегодня просто сыпались наголову. В клуб меня не пустили.

– Мест нет, – вежливо, но твердосказал охранник.

– Меня ждут…

– Кто?

– Господин Бурлевский.

– Подождите, – велел секьюрити,захлопывая дверь.

Я осталась стоять у подъезда, чувствуя себяуниженной. Неужели я так плохо одета, что швейцар принял меня за побирушку!Минуты текли томительно, наконец дверь распахнулась, и продюсер произнес:

– Простите, Евлампия Андреевна, но сюдаиногда приходят нищие и попрошайки, вот охрана и проявляет бдительность.

От этого объяснения мне стало еще хуже, но яступила в холл с улыбкой:

– Понимаю.

Красивая девушка в темно-синем платьеаккуратно повесила мою видавшую виды куртку среди роскошных шуб и сказалаФедору:

– Купите для дамы букет.

Продюсер никак не прореагировал на эти слова.Мы завернули за колонну и оказались в большом зале. В нем горели настольныелампы в светло-розовых абажурах. Самое лучшее освещение, придающее даже пожилыммолодой, здоровый вид.

– Сюда, – буркнул Бурлевский,показывая на маленький столик в углу, – что будете?

– Чай цейлонский, крупнолистовой, безсахара, настаивать две минуты, и к нему ржаной тост с огурцом, –царственно велела я.

Знаем, какие порядки в подобных заведениях,когда-то, в другой жизни, я изредка бывала в «Али-Бабе» или «Конго». Может, ктои ходит в подобные места, чтобы поесть, но коллеги моего бывшего мужасобирались там для выпендрежа, заставляя поваров делать немыслимые вещи –крабов с виноградом и орехами, черную икру в помидоре или требовали стаканкефира, чем окончательно ставили в тупик обслугу. Но вот парадокс – чем большеони капризничали, тем ласковее становились официанты.

– Ну, – приказал Бурлевский,подождав, пока гарсон побежит на кухню, – докладывайте, что раскопали.

Я откинулась на спинку удобного стула. Ну уж нет,дружочек, хоть ты и платишь мне деньги, но я не какая-нибудь пятисортнаяпевичка или убогая подтанцовка.

– Где можно найти Татьяну Митепаш? –вопросом на вопрос ответила я.

– Понятия не имею, – моментальновыпалил Бурлевский, но через секунду опомнился и поинтересовался: – А она тутпри чем?

– При том! – рявкнула я. –Неужели вы не знаете, где проживает ваша дочь?

– И знать не хочу, – обозлилсяФедор, – прошмандовка мелкая, подзаборница…

Внезапно он осекся и постарался изобразить налице благодушие. Я оглянулась. Через весь зал с распростертыми объятиями к намспешил толстый мужчина, больше всего напоминавший борца сумо. Тучное телообтягивал отлично сшитый смокинг, ботинки из кожи обезьяны матово поблескивали,а пальцы украшали перстни. Впрочем, и запонки у него играли сверкающимикамнями. Впечатление портила голова: иссиня-черные волосы, одутловатые щеки,толстые багрово-красные губы и нос картошкой чудного синеватого оттенка.Вылитый пьянчуга-бомж, натянувший ради хохмы прикид от Валентино.

– Федька, – завопил мужик, подлетаяк столику, – отдай «Гондурас»!

– Боже, – поморщилсяБурлевский, – опять ты за свое. Сказал же – никогда.

– Ладно, тогда «Дилижанс»!

– Отвяжись, Леня, – сказалФедор, – мне деньги не нужны.

– Поменяю на «первую голубую»!

– Нет.

– Еще дам в придачу «Маврикий»!

– Ленька, – раздался голос изглубины зала, – иди сюда, горячее принесли.

«Бомж» пошел на зов, но, сделав два шага,притормозил и обернулся:

– Федька, отдай «Гондурас»!

– Иди, иди, Леня, – махнул рукойпродюсер, – котлета стынет.

– Ну и гад же ты, Федор, – засмеялсяЛеня, – жлоб!

Я ничего не понимала. Бурлевский перевелвзгляд на мое лицо и пояснил:

– Я собираю марки. Смело могу сказать –имею лучшую коллекцию в России. А Леня Шмыгайло тоже филателист, но ему никогданичего не продам.

– Почему?

– Не нравится он мне, совсем не нравится.Ему приличные люди руки не подают.

– Отчего?