из королевской казны, да еще они получали милостыню от верующих и внушительные пожертвования от сановитых паломников (правда, для этих последних приходилось давать дополнительные спектакли).

Весной и летом 1634 года экзорцисты не ставили себе целью избавление монахинь; нет, все их усилия были направлены на сбор улик против Грандье. Требовалось доказать, устами самого дьявола, что кюре является колдуном, что он наложил чары на урсулинскую обитель. Однако ведь известно, кто есть Сатана – Отец лжи. Стало быть, его свидетельства изначально лживы. А как парировали на эту аксиому Лобардемон с экзорцистами, да и сам епископ Пуатевинский? У них имелся следующий аргумент: ежели дьявола хорошенько прищучит священник-католик, дьяволу только и останется, что изречь правду. Иными словами, все, что бы ни выдала истеричная монахиня в руках экзорциста, считалось божественным откровением; практично, не правда ли? И очень удобно для инквизиторов. За одним серьезным «но»: вся конструкция резко противоречит христианской традиции. Еще в 1610 году комиссия ученых теологов обсуждала вероятность дьявольских свидетельств и пришла к следующему авторитетному заключению: «Мы, нижеподписавшиеся доктора парижского факультета, рассмотревши отдельные вопросы, нам предложенные, считаем, что совершенно недопустимо верить обвинениям из диавольских уст, а хуже того – свершать экзорцизмы с целью обнаружить за человеком вину или доказательства, будто он – колдун; мы настаиваем на недопустимости таковых действий, буде даже экзорцизм вершится поблизости от Святых Даров, буде даже диавола вынуждают поклясться (подобные церемонии мы отнюдь не одобряем) – ибо нет и не может быть веры диавольским речам, поелику диавол суть лжец и Отец лжи». Мало того: дьявол является заклятым врагом человека, а значит, готов терпеть муки экзорцизма – лишь бы от них произошла пагуба для человеческой души, пусть даже и одной-единственной. Если считаться с дьявольскими показаниями, то многие добродетельные люди окажутся в великой опасности, ибо именно на добродетельных пуще всего ярится Сатана. «Святой Фома (том 22, вопрос 9, статья 22) доказывает с опорой на авторитет святого Иоанна Златоуста: Daemoni, Etiam Vera Dicenti, Non Est Credendum [Нельзя верить диаволу, даже когда он говорит правду]». Напротив, надобно следовать примеру Христа, который запретил бесу вещать, хотя тот не лгал, называя Христа Сыном Божиим[61]. «Отсюда следует, что даже при отсутствии прочих доказательств нельзя искать доказательства у бесноватых. Сие наблюдается во Франции, где судьи не учитывают сказанное бесноватыми». Спустя двадцать четыре года Лобардемон и его приспешники учитывали только сказанное бесноватыми, и ничего более. Гуманность и здравый смысл ортодоксальных взглядов экзорцисты заменили ересью одновременно чудовищно глупой и крайне опасной; а кардинальские агенты с готовностью эту замену приняли. Исмаэль Буйо, священник-астроном, служивший под началом Грандье викарием прихода Святого Петра, назвал новую доктрину «безбожной, ошибочной, омерзительной и гнусной – ибо она превращает христиан в идолопоклонников, подрывает самые основы христианской веры, распахивает дверь перед клеветою и дозволяет приносить человеческие жертвы, только не Молоху, а догме – адской, исходящей от дьявола». Правда, эта адская догма была полностью одобрена кардиналом. Факт зафиксировал сам Лобардемон, а еще – Пилле де ла Меснардье, кардинальский личный врач, автор «Луденской демономании».

Лицензированные, подчас даже желательные и неизменно выслушиваемые с большим вниманием, дьявольские разоблачения посыпались как из рога изобилия, и каждое приходилось весьма кстати и появлялось в самый нужный момент. Так, Лобардемон решил не просто обвинить Грандье в колдовстве, но и назначить его высокопоставленным жрецом Старой религии. Пожелание долетело до слуха экзорцистов, и результат не заставил себя ждать: одна из послушниц созналась (устами беса, над которым потрудился экзорцист), что предложила себя пастору, а тот остался очень доволен, что выразилось в обещании взять послушницу на шабаш и сделать принцессой при дьявольском дворе. Грандье упрямо твердил, что в глаза не видел эту девицу. Однако о прелюбодеянии поведал сам Сатана – сомневаться в его словах было бы святотатством.

Как известно, у одних ведьм бывают лишние соски; другие же имеют на теле нечувствительные места (их коснулся дьявольский палец). Если кольнуть такое место иголкой, ведьме не больно и кровь не выступает. У Грандье лишних сосков не обнаружилось; стало быть, он из тех, кого своим прикосновением застолбил дьявол. Вот только где конкретно находятся нечувствительные к боли участки? Уже 26 апреля ответ дала мать-настоятельница. Всего, изрекла она во время сеанса, таких мест у Грандье пять: на плече, где обычно преступнику ставят клеймо; затем – на седалище (дьявольским пальцем отмечена каждая ягодица); наконец, дьявол коснулся обеих тестикул. («Á Quoi Rêvent les Jeunes Filles?»[62]) С целью удостовериться в правдивости заявления, хирург Маннори получил приказ произвести небольшую вивисекцию. При двух аптекарях и группе врачей Грандье раздели донага, гладко побрили во всех местах, завязали ему глаза, после чего Маннори принялся колоть несчастного длиннющей иглой, причем норовил добраться до кости. За десять лет до этого, в Тренкановой гостиной, пастор едко вышучивал этого самого Маннори, невежественного и надутого осла. Осел дождался искупления, да еще какого! Боль была невыносимой, стоны и крики узника легко просачивались сквозь заложенные кирпичами окна и потешали толпу зевак, которая все прибывала. Из официального отчета известно: по причине великих трудностей в обнаружении столь малых участков, найдены были всего два из пяти названных матерью-настоятельницей. Впрочем, Лобардемону хватило и двух. Добавим, что методы хирурга Маннори отличались простотой и эффективностью. Потыкав Грандье острым концом иглы, он вдруг начинал прикасаться концом тупым. И – о чудо! – ни боли, ни крови! Стало быть, вот оно, дьявольское клеймо! Будь у Маннори распоряжение продолжать опыты, он, уж конечно, отыскал бы все пять отметин. Увы, один из аптекарей (весьма неблагонадежный субъект из Тура) оказался вовсе не так услужлив, как остальные свидетели. Поймав Маннори на подлоге, этот нечестивец имел наглость прямо заявить: тут подлог! Зря старался. Его кляузу проигнорировали. Второй аптекарь, а также врачи проявили куда больше солидарности с Маннори, в результате чего Лобардемон провозгласил, что свидетельства из Ада теперь подтверждены Наукой.

По большей части, конечно, Науке вовсе не было нужды что-либо подтверждать – бесовские откровения и так принимались за истину. Вскоре Грандье устроили очную ставку с его жертвами – и одержимые монахини набросились на него, как толпа менад. Каждая «менада» устами сидящего в ней беса вопила, что Грандье околдовал всех сестер, что четыре месяца кряду он еженощно являлся в обитель и наводил чары, льстивыми нашептываниями склоняя их к прелюбодеянию. Лобардемон и его писцы скрупулезно фиксировали на бумаге каждое такое «свидетельство». Протокол изготовили в лучшем виде (все, кто надо, приложили к нему руку); изготовили и копию. Фактически и теологически