В старой, почти шестинедельной давности газете, впитавшейзапах сарая и дров, приводились заявления двух местных психиатров, которыесогласились прояснить ситуацию при условии, что их имена не будут названы. Одиниз них упомянул особый вид сексуального извращения – стремление совершатьнасильственное действие в момент оргазма. Прелестно, подумал Джонни,поморщившись. Он душил свои жертвы, когда наступал оргазм.

Головная боль давала себя знать все сильнее.

Другой психиатр обратил внимание на тот факт, что все пятьубийств были совершены в конце осени либо в начале зимы. И хотяманиакально-депрессивная личность не подпадает ни под какую твердую схему,перепады настроения у маньяка, как правило, связаны со сменой времен года. Упреступника мог быть «спад» агрессивности с середины апреля примерно до концаавгуста, а затем она начинала нарастать, достигая своего «пика» к моментусовершения убийств.

В период маниакального, или «пикового», состояния этотчеловек, по-видимому, сексуально крайне возбудим, активен, склонен к риску иуверен в своей безнаказанности. «Он, вероятно, убежден, что полиция его непоймает», – заключил анонимный психиатр. Статья заканчивалась словами: «И покаубийца не ошибся в своих расчетах».

Джонни положил газету и взглянул на часы. Отец вернетсядомой с минуты на минуту, если только не застрянет из-за снега. Джонни подошелк печке и сунул газету в огонь.

Не мое дело. Все равно, черт бы побрал Сэма Вейзака.

Не прячься в пещере, Джонни.

Он не прятался, совсем нет. Просто так уж случилось, что сним довольно жестоко обошлись. Потерять целый кусок жизни – разве это не даетправо самому стать жестким?

Ах, так ты себя жалеешь?

– К чертовой матери, – пробормотал Джонни. Он подошел к окнуи выглянул на улицу. За сплошной пеленой снега ничего не было видно. Джоннинадеялся, что с отцом будет все в порядке, а еще он надеялся, что Гербертвскоре появится и положит конец этому бессмысленному самокопанию. Джонни сноваподошел к телефону и постоял в нерешительности.

Жалел себя Джонни или нет, а все-таки он потерял немалуючасть жизни. Можно сказать, лучшую часть. Он многое сделал, чтобы снова обрестисебя. Разве он не заслужил самого обыкновенного уединения? Разве он не имеетправа на то, о чем мечтал несколько минут назад, – на обыкновенную жизнь?

Ее не существует, мой дорогой.

Может, и так, зато существует необыкновенная жизнь.Перебирать вещи людей и внезапно узнавать про их мелкие страхи, ничтожныетайны, незначительные победы – поистине необыкновенная жизнь. Это уже неталант, а проклятие.

Предположим, он встретится с шерифом. Но ведь нет никакойгарантии, что он сможет ему помочь. Даже, предположим, он сможет. Предположим,он подаст ему убийцу на тарелочке с голубой каемочкой. Повторится больничнаяпресс-конференция – тот же цирк, только возведенный в чудовищную степень.

Сквозь головную боль начала пробиваться навязчивая песенка,скорее какие-то ее звонкие обрывки. Эту песенку пели в воскресной школе враннем детстве: «Огонек в моей груди… ты свети, всегда свети… огонек в моейгруди… ты свети, всегда свети… ты свети, свети, свети…»

Он поднял трубку и набрал служебный номер Вейзака. Сейчас,после пяти, это почти безопасно. Вейзак уже ушел с работы, а свой домашнийномер знаменитые неврологи в справочники не дают. После шести или семи длинныхгудков Джонни собирался уже положить трубку, но тут Сэм ответил:

– Да? Алло?

– Сэм?

– Джон Смит? – В голосе Сэма, несомненно, звучалоудовольствие, но в то же время и какое-то беспокойство.

– Да, это я.

– Как вам нравится эта погодка? – спросил Вейзак, пожалуй,чересчур уж бодро. – У вас идет снег?

– Да.

– Здесь он начался всего час назад. Говорят… Джон? Вызвоните из-за шерифа? Вы расстроены?

– Да, я разговаривал с шерифом, – сказал Джонни, – и хочузнать, что, собственно произошло. Почему вы дали ему мой телефон? Почему необратились ко мне и не сказали, что вам нужно… почему вообще не связалисьсначала со мной и не спросили моего согласия?

Вейзак вздохнул.

– Джонни, я бы мог вам соврать, но не буду. Я не обратился квам, потому что боялся, что вы откажетесь. И не позвонил вам после разговора сшерифом, потому что он поднял меня на смех. Если человек смеется над моимпредложением, я заключаю, что оно отвергнуто.

Джонни потер свободной рукой висок и закрыл глаза.

– Но почему, Сэм? Вы же знаете, как я к этому отношусь. Высами говорили, чтобы я не высовывался, пока не утихнут слухи. Это ваши слова.

– Все дело в газетной заметке, – признался Сэм. – Я сказалсебе: Джонни живет в тех краях. И еще я сказал себе: пять убитых женщин. Пять.– Вейзак был явно смущен, он говорил медленно, с остановками. И от этого Джоннистало не по себе. Он уже жалел, что позвонил ему. – Две девочки. Молодая мать.Учительница младших классов, любившая Браунинга. Предельно банальная история,правда? Настолько банальная, что из нее, пожалуй, даже нельзя состряпать фильмаили передачи для телевидения. И тем не менее все правда. Особенно мне жальучительницу. Засунули в трубу, как мешок с отходами…

– Ваши фантазии по этому поводу и угрызения совести меня неинтересуют. Вы не имеете права, черт возьми… – прохрипел Джонни.

– Вероятно, нет.

– Никаких «вероятно»!

– Джонни, как вы себя чувствуете? У вас такой голос…

– Хорошо! – выкрикнул Джон.

– Судя по голосу, не очень.

– У меня жутко болит голова, что тут удивительного. РадиХриста, оставьте меня в покое. Когда я сказал вам о матери, вы ведь непозвонили ей. Вы сказали…

– Я сказал, что кое-что лучше потерять, чем найти. Но это невсегда так, Джонни. У преступника, кто бы он ни был, чудовищно изломаннаяпсихика. Он способен покончить с собой. Вероятно, когда убийства на два годапрекратились, полиция так и решила. Но у маниакально-депрессивных личностейиногда бывают длительные периоды затишья – так называемое «плато нормальности»,– после чего снова возобновляются перепады настроений. Он мог покончить с собойпосле убийства учительницы в прошлом месяце. Но если он жив, что тогда? Онможет убить еще женщину. Или двух. Или четырех. Или…

– Хватит.

– Почему шериф Баннерман вам позвонил? – спросил Сэм Вейзак.– Что заставило его изменить решение?