– Догадался, проклятый! Всегда был смышлен, – злобноухмыльнувшись совершенно в лицо финдиректору, проговорил Варенуха, неожиданноотпрыгнул от кресла к двери и быстро двинул вниз пуговку английского замка.Финдиректор отчаянно оглянулся, отступая к окну, ведущему в сад, и в этом окне,заливаемом луною, увидел прильнувшее к стеклу лицо голой девицы и ее голуюруку, просунувшуюся в форточку и старающуюся открыть нижнюю задвижку. Верхняяуже была открыта.

Римскому показалось, что свет в настольной лампе гаснет ичто письменный стол наклоняется. Римского окатило ледяной волной, но, к счастьюдля себя, он превозмог себя и не упал. Остатка сил хватило на то, чтобышепнуть, но не крикнуть:

– Помогите...

Варенуха, карауля дверь, подпрыгивал возле нее, подолгузастревая в воздухе и качаясь в нем. Скрюченными пальцами он махал в сторонуРимского, шипел и чмокал, подмигивая девице в окне.

Та заспешила, всунула рыжую голову в форточку, вытянуласколько могла руку, ногтями начала царапать нижний шпингалет и потрясать раму.Рука ее стала удлиняться, как резиновая, и покрылась трупной зеленью. Наконецзеленые пальцы мертвой обхватили головку шпингалета, повернули ее, и рама сталаоткрываться. Римский слабо вскрикнул, прислонился к стене и портфель выставилвперед, как щит. Он понимал, что пришла его гибель.

Рама широко распахнулась, но вместо ночной свежести иаромата лип в комнату ворвался запах погреба. Покойница вступила на подоконник.Римский отчетливо видел пятна тления на ее груди.

И в это время радостный неожиданный крик петуха долетел изсада, из того низкого здания за тиром, где содержались птицы, участвовавшие впрограммах. Горластый дрессированный петух трубил, возвещая, что к Москве свостока катится рассвет.

Дикая ярость исказила лицо девицы, она испустила хриплоеругательство, а Варенуха у дверей взвизгнул и обрушился из воздуха на пол.

Крик петуха повторился, девица щелкнула зубами, и рыжие ееволосы поднялись дыбом. С третьим криком петуха она повернулась и вылетела вон.И вслед за нею, подпрыгнув и вытянувшись горизонтально в воздухе, напоминаялетящего купидона, выплыл медленно в окно через письменный стол Варенуха.

Седой как снег, без единого черного волоса старик, которыйнедавно еще был Римским, подбежал к двери, отстегнул пуговку, открыл дверь икинулся бежать по темному коридору. У поворота на лестницу он, стеная отстраха, нащупал выключатель, и лестница осветилась. На лестнице трясущийся,дрожащий старик упал, потому что ему показалось, что на него сверху мягкообрушился Варенуха.

Сбежав вниз, Римский увидел дежурного, заснувшего на стуле укассы в вестибюле. Римский пробрался мимо него на цыпочках и выскользнул вглавную дверь. На улице ему стало несколько легче. Он настолько пришел в себя,что, хватаясь за голову, сумел сообразить, что шляпа его осталась в кабинете.

Само собой разумеется, что за нею он не вернулся, а,задыхаясь, побежал через широкую улицу на противоположный угол у кинотеатра,возле которого маячил красноватый тусклый огонек. Через минуту он был уже возленего. Никто не успел перехватить машину.

– К курьерскому ленинградскому, дам на чай, – тяжело дыша идержась за сердце, проговорил старик.

– В гараж еду, – с ненавистью ответил шофер и отвернулся.

Тогда Римский расстегнул портфель, вытащил оттуда пятьдесятрублей и протянул их сквозь открытое переднее окно шоферу.

Через несколько мгновений дребезжащая машина, как вихрь,летела по кольцу Садовой. Седока трепало на сиденье, и в осколке зеркала, повешенногоперед шофером, Римский видел то радостные глаза шофера, то безумные свои.

Выскочив из машины перед зданием вокзала, Римский крикнулпервому попавшемуся человеку в белом фартуке и с бляхой:

– Первую категорию, один, тридцать дам, – комкая, он вынимализ портфеля червонцы, – нет первой – вторую, если нету – бери жесткий.

Человек с бляхой, оглядываясь на светящиеся часы, рвал изрук Римского червонцы.

Через пять минут из-под стеклянного купола вокзала исчезкурьерский и начисто пропал в темноте. С ним вместе пропал и Римский.

Нетрудно догадаться, что толстяк с багровой физиономией,которого поместили в клинике в комнате N 119, был Никанор Иванович Босой.

Попал он, однако, к профессору Стравинскому не сразу, апредварительно побывав в другом месте.

От другого этого места у Никанора Ивановича осталось ввоспоминании мало чего. Помнился только письменный стол, шкаф и диван.

Там с Никанором Ивановичем, у которого перед глазами как-томутилось от приливов крови и душевного возбуждения, вступили в разговор, норазговор вышел какой-то странный, путаный, а вернее сказать, совсем не вышел.

Первый же вопрос, который был задан Никанору Ивановичу, былтаков:

– Вы Никанор Иванович Босой, председатель домкома номертриста два-бис по Садовой?

На это Никанор Иванович, рассмеявшись страшным смехом,ответил буквально так:

– Я Никанор, конечно, Никанор! Но какой же я к шутупредседатель!

– То есть как? – спросили у Никанора Ивановича,прищуриваясь.

– А так, – ответил он, – что ежели я председатель, то ясразу должен был установить, что он нечистая сила! А то что же это? Пенснетреснуло... весь в рванине... Какой же он может быть переводчик у иностранца!

– Про кого говорите? – спросили у Никанора Ивановича.

– Коровьев! – вскричал Никанор Иванович, – в пятидесятойквартире у нас засел! Пишите: Коровьев. Его немедленно надо изловить! Пишите:шестое парадное, там он.

– Откуда валюту взял? – задушевно спросили у НиканораИвановича.

– Бог истинный, бог всемогущий, – заговорил НиканорИванович, – все видит, а мне туда и дорога. В руках никогда не держал и неподозревал, какая такая валюта! Господь меня наказует за скверну мою, – счувством продолжал Никанор Иванович, то застегивая рубашку, то расстегивая, токрестясь, – брал! Брал, но брал нашими советскими! Прописывал за деньги, неспорю, бывало. Хорош и наш секретарь Пролежнев, тоже хорош! Прямо скажем, всеворы в домоуправлении. Но валюты я не брал!

На просьбу не валять дурака, а рассказывать, как попалидоллары в вентиляцию, Никанор Иванович стал на колени и качнулся, раскрываярот, как бы желая проглотить паркетную шашку.