Захотелось съездить по его гладкой холеной физиономии. Нофизиономия была далеко, и я с жаром начал его убеждать как давно мечтал оразрыве, и как мне в тягость эта Светлана, и как я хочу жениться, хочу ребенка:мальчика или девочку — все равно… Но чем больше я его убеждал, тем меньше он вэто верил. Я и сам уже не верил, но не отступал. Так продолжалось до тех пор,пока не зазвонил мой мобильный, который совсем нечасто звонит.

— Роби, ты сошел с ума! — разъяренно констатировала мать.

— Еду, мама, уже еду.

— Если ты в довершение забудешь подарки, — прошипела она, —то сам черт тебе не позавидует!

Что можно противопоставить такой угрозе? Счастлив тот, когоне знает моя мама.

Прихватив подарки, я помчался с одной только мыслью: вдеревню! В деревню! Сегодня же закажу билеты!

Мать, как обычно, была страшно занята. Чем? Известно чем: вее доме с утра до вечера толкутся косметички, педикюрши, массажистки… и конечноже подруги.

Разговоры только о теле. Все о теле. Как его лечить,разминать, умащать, ублажать, одевать…

Не хочу показаться жестоким, но когда человек живет радисвоего тела — это странно. И уж совсем удивительно, если речь идет о теленесвежем, даже пожилом.

Единственное, что можно сделать для такого тела: как можнореже на него смотреть. Лучше совсем не обращать внимания. Шестьдесят пять лет —именно столько моей матери — как раз тот возраст, когда пора бы уже вспомнить ио душе, о которой все предыдущие годы как-то не думалось. Согласен, еслиженщина молода, красива и зовуща, то ей не до души: занимают другие проблемы.Но не для того ли Господь старит наши тела, чтобы мы могли вспомнить о душах?

Только не надо делать вывод, что все то время, пока я сиделна кухне в ожидании матушки, меня занимали именно эти мысли. Нет, я горевал нео теле и не о душе, а о Светлане. Мне вдруг открылось, что Заславский прав: ялюблю, люблю Светлану, уже давно люблю. Во всяком случае представить, что еетело и особенно груди (Заславский и здесь прав) ласкает другой болван, а не я…

Нет, этого представить я не мог…

Но представлял ежесекундно, ругая себя за глупость имазохизм. Кровь приливала к моему лицу, с зубов летела крошка, сжималиськулаки…

“Как коварны женщины”, — зверея, думал я.

Не скрою: испытывал острое желание поколотить соперника иубить Светлану. Да-да, даже убить! Мысли мои все время обращались к прошлому.

“Эти женщины, — страдал я, — безжалостные твари. Мужчины вих руках игрушка. Заманят в сети, приучат к ласкам, к вниманию, а потом, когдаты уже не можешь жить без их восторгов, их восхищения, обязательно предадут,бросят на произвол судьбы. Как я не хотел встречаться с ней, с этой лживойбабенкой, попусту тратить время. Она же меня буквально силком в отношениязатащила. А как она заставляла клясться в любви! “Ах, Робик, ты меня любишь?Скажи, что любишь”. И я, как последний дурак, заверял, что люблю, терпел ееиздевательства! Я же ненавижу, когда меня называют Робиком. Когда Робертом и тоне очень…

Но с другой стороны у нее такие красивые ноги… И круглыйупругий живот… И такой милый шрамик на руке от оспы… И эти пресловутые груди…

Да-да, груди! А ее забота! Она всегда лечила меня, если яначинал хандрить. Звонила перед сном, называла своим котиком. Своим самымумненьким в мире Барсиком. А как она меня слушала! Так не умеет слушать никто.Кстати, она-то как раз и могла мне родить сына. Или дочь. Ну и что, что я былРобиком. Подумаешь, эка беда. Должна же она была как-то обращаться к любимомумужчине, раз мне дали такое дурацкое имя…

Но с другой стороны я всегда чувствовал, что женщинамдоверять нельзя. Они тиранят нас до тех пор, пока мы им не сдадимся, после жетеряют к нам интерес.

Так и произошло со Светланой: как только я стал шелковым,она сразу меня бросила. Кстати, почему я ее так долго терпел? Целых пять лет!Почему?

Как — почему? Уверен был, что она меня любит. Но сам-то я еене любил. Так в чем проблема? Она ушла. Что и требовалось доказать. Я свободен!Я счастлив! И для материнства она стара. К черту! К черту эту Светлану!”

Я так решил, но сердце было не согласно. Мне было плохо,очень плохо. Единственная польза от ухода Светланы: я забыл о своем позоре, опровале на конференции. Но что толку? На душе было невыносимо скверно: хотелосьнапиться и совсем уже расхотелось жить. Незаметно для себя я начал на полномсерьезе обдумывать варианты ухода из жизни.

Увы, их было немного. Можно выброситься из окна — этопросто, но я боюсь высоты. Можно выпустить из себя кровь. Говорят, это дажеприятный способ: лег в ванну, перерезал вены и — на встречу с Господом. Но ябоюсь крови. Можно застрелиться, кстати, я неплохо стреляю. Во всяком случае ужв себя не промажу, но у меня нет пистолета. Можно повеситься, но здесьсовершенно не имею опыта. Как это делается? Даже не представляю. К тому же, этоненадежный способ. Слишком часто этих висельников-самоубийц из петли вынимают.Статистика настораживает. Нет, мне это не подходит. К тому же не эстетичновисеть с черным вываленным языком. Да и не достойно для меня, доктора наук, уважаемогочеловека… Надо поискать что-нибудь поприличней.

А что тут найдешь? Все. Нет больше вариантов…

Я вдруг вспомнил студенческие годы, наши пикники в лесу,вспомнил безобидного крота, которого Заславский, почему-то испугавшись, прибиллопатой. Тогда на меня это произвело самое тягостное впечатление, но теперь япринял во внимание и этот способ отъединение души от тела и начал рассматриватькак очередной вариант. Но, поразмыслив, подумал, что мне и это не подходит.

“И в самом деле, неужели придется жить? — расстроился я. —Не убивать же себя лопатой, как какого-то крота?”

За этими горькими мыслями и застала меня матушка. Она сосвоими подругами уже рассмотрела подарки и, судя по всему, как обычно быланедовольна.

— Ну? — грозно поинтересовалась она. — Что ты тут сидишьистуканом?

— Жду тебя, ванну и кофе. Желательно в вышеупомянутойпоследовательности.

Словно не слыша, мать повторила вопрос, уснастив егооскорбительными деталями:

— Что ты тут сидишь истуканом? Весь в своего папочку, тотвсю жизнь истуканом просидел. Даже спал сидя. Лег лишь тогда, когда его в гробположили. Роби, слышишь меня, не сиди!

— А что я должен делать? — рассердился я. — Идти развлекатьтвоих гостей?

— Было бы неплохо, — мгновенно успокаиваясь, заметила мать.

— Но у меня совсем неподходящее настроение.

— У меня такое же после того, как я увидела на что тывыбросил деньги, — посетовала она, явно имея ввиду подарки. — Кстати, а утебя-то что за горе?