Светлана… Нет, она, конечно, далеко не моя жена. Это такойже факт, как и тот, что моя жена далеко не та девчонка с разбитыми коленками, вкоторую я влюбился на школьной вечеринке и которую до сих пор люблю. Вот с кемрастил бы сына… Да-да, я некоторым образом лгал. Лгал своему лучшему другу: яне люблю свою жену. То есть я ее люблю, но не так, как он думает. Точнее,вообще не ее люблю. Черт, я что-то запутался…

Неужели надрался? Рановато что-то, травиться пока нехочется: еще недостаточно жизнь свою разобрал. Что же, так ни с того ни с сегои уйти, когда Господь дал мне время для осознания всего, что я на этой земленатворил? Или не натворил, а должен был… Нет, я обязан хотя бы понять, если ужене могу исправить.

Так что там произошло с той девчонкой?

А ничего не произошло. Она сидела на диване, поджав под себядлинные тонкие ноги. Сидела и покусывала прядь волос. Своих пшеничных… Нет,золотистых волос.

Я не видел ее лица — только губы, пухлые малиновые губы. Онишевелились, обсасывая эту прядь… Я остолбенел, с ног до головы охваченныйжеланием. Больше всего, почему-то, заводили ее разодранные коленки.

Уж не знаю как женщины воспринимают нас, мужчин, но мы ихвоспринимаем только через свое желание. Даже если этого не осознаем. Тудевчонку я желал, не осознавая. Сначала. Это уж потом… Ну, сами знаете,юношеские фантазии и все такое… Девчонка-то была что надо: Мерелин Монро до неедалеко. Мерелин против нее просто болонка…

Кстати, Светлана совсем на нее не похожа. На девчонку,разумеется, а не на Мерелин. На Мерелин-то она похожа, а вот на девчонку ту —ну не капли, зато жена моя похожа и очень. Поэтому я на ней и женился. И,разумеется, ошибся. Та девчонка никогда не стала бы устраивать мне сцен посамому ничтожному поводу. Та девчонка на это просто не способна…

Между прочим, Светлана почти не устраивала мне сцен…

Черт, почему-то вспоминается о ней только хорошее, а надо бывспомнить и плохое — сразу легче станет.

Я вспомнил и плохое, но легче не стало: рука потянулась кяду, точнее к флакону.

“Нет, — сказал я себе, — рано. Надо повспоминать еще, вдругпередумаю. Все-таки ценная штука жизнь — нельзя так безответственно с нейрасставаться”.

И я начал думать и пришел к выводу, что правильно сделал,заказав по дороге к матери билет на автобус — все равно опаздывал безнадежно, атут — хоть одно полезное дело. Да-да, страдания-страданиями, а дело-делом.Завтра утром мне принесут билет, и я отправлюсь в деревню. Нет-нет, не так ужвсе безнадежно, совсем неплохо обстоят дела с моей теорией. На конференции былаперевернута лишь первая страница, главного-то юнец не сказал, потому что незнает. Не дошел он до этого, не дошел, а я дошел, я знаю. Следовательно нетсмысла мне погибать. Осиротеет наука. Надо ехать в деревню и работать,работать, работать…

Но как я могу работать, когда Светлана выбила из меня всемозги? Жить действительно не хочется!

Это потому, что я один. Веду себя не по-мужски: у меня никогдане было запасного варианта. Моя верность до добра не доведет. Уже не довела.Пора бы мне влюбиться. Светлана, при всех ее достоинствах, не такая уж икрасавица. Замену ей я легко найду. Кстати, что мешает мне тут же занятьсяэтим?”

Я оглянулся по сторонам и обнаружил, что зал полон женщин.Правда, почти все они были с мужчинами, но какое это имеет значение. Мне женадо влюбиться, а не жениться.

“Пройдусь”, — решил я и отправился на прогулку по залу.

Открытие меня потрясло: все женщины были уродины. Во всякомслучае, образно выражаясь, моей Светлане они не доставали и до колен. И это притом, что я уже достаточно много выпил. Или пословица “не бывает некрасивыхженщина, бывает мало водки” не распространяется на сорокапятилетних мужчин?

Как бы там ни было, за свой стол я вернулся абсолютноубитый. “Да-а, — подумал я, — бабы все шлюхи, а их мужики ворюги, что совсем неудивительно: приличные люди по ресторанам не ходят. Особенно в будний день иднем”.

На этой трагической ноте я открутил крышку флакона и накапалпятьдесят капель в бокал с коньяком. Разум говорил, что надо жить, а сердцевозражало: “Зачем?”

Слишком отвратителен мир, беспросветно будущее… Я не зналкак пережить эту муку. Провал в Париже и предательство Светки — гремучая смесь.

“Нет, мне не выжить, не выжить, — подумал я, капая ещепятьдесят капель, а потом и вовсе опустошая флакон в свой бокал. — Да и к чемутак страдать? Сейчас жахну и все трын-трава. Нет этого мира, нет страданий, нетменя. Красота! И черт с ней, с наукой…”

Я засунул пустой флакон в карман и решительно взял в рукубокал с отравой. Понюхал: пахнет коньяком. Впрочем, какая разница? Пить будузалпом.

Окинул последним взглядом зал: вдруг не уродины, вдругошибся? Да где там: у одной слишком маленькие глаза, у другой нос слишкомдлинный. И толстый. А что у них за фигуры! Впрочем, с фигурами может все и нетак плохо, их же не видно. Вон у той, остроносенькой, очень неплохой над столомнависает бюст, многообещающий.

Ай, все равно ей далеко до моей Светланы…

Пока я размышлял, остроносенькая оттолкнула сидящего рядом сней мужчину, вскочила и решительно направилась…

Что? Ко мне? Да нет, я ошибся. Нет-нет, она действительноидет ко мне, несмотря на грозные оклики своего горилоподобного друга.

“Не хватало еще в конце жизненного пути по физиономииполучить, — подумал я, нехотя отставляя в сторону бокал с ядом. — Представляю,как будет ликовать мать, если этот горилла мне фингал наварит. Мать сразувоскликнет: “Ничтожество, взял и с фингалом откинул коньки. Весь в своегопапочку. Все люди как люди, а этот не может даже прилично умереть”. Так скажетмать. И будет права. Нет, с фингалом умирать мне негоже”.

Остроносенькая тем временем подсела к моему столу и заявила:

— Как он мне надоел!

— Готов войти в ваше положение, — поспешно откликнулся я, —но будет лучше, если вы вернетесь.

— Что?!!! К нему?!!! Не бывать тому никогда!

Между тем дружок ее даром времени не терял: он бодроразминал кулаки, окидывая нас злобным и многообещающим взглядом.

“Что такое?! — мысленно возмутился я. — Эта бабенка, говоряязыком ее друга, мне портит пейзаж!”

— Послушайте, — вежливо обратился к ней я, — не хочупоказаться трусом, но я и ваш жених, мы явно в разных весовых категориях. В немне меньше ста килограммов.

— Сто двадцать, — просветила меня остроносенькая.

— А во мне только восемьдесят, — холодея, признался я. —Поэтому буду вам очень признателен, если вы пересядете за какой-нибудь другойстолик.