Голос ее прозвучал нежно, как у некоторых медсестер, лечащихдетей.

– Все зависит от того, насколько ты способен это вынести,Дейвид.

Хильда была статной дамой. Не отличалась красотой, но чем-топривлекала к себе. Она напоминала женщин с картин голландских мастеров. Голосее был теплым и глубоким. От нее исходили сила и спокойствие. Она обладала тойуверенностью в жизни, которая неудержимо приковывает слабых людей. Слегкаполноватая, невысокая женщина средних лет, не очень умна, не слишкомпривлекательна, однако ее просто невозможно было не заметить. Да, Хильда Лиобладала силой.

Дейвид встал и начал ходить по комнате. У него еще не былони сединки в волосах, а лицо было просто мальчишеским.

– Ты знаешь, на что я способен, Хильда, ты должна это знать,– сказал он серьезно.

– Я не совсем уверена.

– Но я же тебе очень часто говорил, как я все ненавижу: тотдом и тот пейзаж за окном, и все остальное. Все это только напоминает о прошлыхнесчастьях. Я ни единого часа не был счастлив там! Стоит мне только подумать...как сильно она страдала, – моя мама.

Жена закивала, стремясь успокоить его.

– Она была так мила, Хильда, так терпелива. Ведь она частоиспытывала ужасные боли. А когда я думаю о своем отце...

На лицо его набежала тень.

– Какой несчастной он сделал ее, как унижал, хвастаясьсвоими любовными приключениями, как он ее постоянно обманывал и как многоскрывал от нее.

– Ей не следовало этого терпеть, она должна была егооставить, – возразила Хильда.

– Для этого она была слишком добра, – сказал он с мягкимупреком, – она считала своим долгом терпеть все это, и, кроме того, там ведьбыл ее дом. Куда же ей было идти?

– Она смогла бы устроить собственную жизнь.

– В те времена? Совершенно исключено, – взволнованно ответилон. – Ты этого не понимаешь. Женщины тогда вели себя совсем иначе. Онивзваливали на себя ношу, многое терпеливо сносили. К тому же она думала о нас,детях. Если бы она развелась с отцом, то, наверное, сразу вышла бы замуж.Появилась бы вторая семья, наши интересы, вероятно, отошли бы на второй план.Мама не могла так поступить.

Хильда продолжала молчать.

– Нет, она сделала все как надо. Она была святой женщиной.Она следовала своему горькому жребию, не жалуясь, до конца.

– Все же, видимо, не совсем без жалоб, Дейвид, – возразилаХильда, – иначе ты бы не знал так много о ее страданиях.

Его лицо просветлело, и он сказал мягко:

– Да, кое-что она доверяла мне... Потому что знала, каксильно я любил ее. А когда она умерла...

Он смолк и провел рукой по волосам.

– Хильда, это было ужасно! Такие страдания! Она была ещемолодой, она не должна была умирать. Это он убил ее – мой отец! Это он виноватв ее смерти, потому что разбил ее сердце. Тогда-то я и решил никогда больше нежить в его доме и сбежал от всего этого.

– Ты поступил совершенно правильно, – согласилась она.

– Отец хотел ввести меня в дело. Это означало бы, что мнепридется жить дома, а я бы этого не вынес. Я не понимаю, как может выноситьАльфред, как он мог терпеть это все эти годы.

– Разве он никогда не протестовал? – с интересом спросилаХильда. – Ты ведь рассказывал однажды, что ему пришлось отказаться от другойдороги в жизни.

– Да, Альфред хотел идти служить в армию. Впрочем, отец невозражал. Альфред – старший и должен был поступить в какой-нибудь кавалерийскийполк. Гарри и я должны были заняться фабрикой, а Джордж – делать политическуюкарьеру.

– А затем все вышло иначе?

– Да. Гарри прогорел! Он всегда был вертопрахом. Влезал вдолги и постоянно оказывался в затруднительном положении. В конце концов в одинпрекрасный день он сбежал с несколькими сотнями фунтов, ему принадлежащими,оставив записку о том, что конторское кресло не для него и что он хочетпосмотреть мир.

– И с тех пор вы больше ничего о нем не слышали?

– Как же! – засмеялся Дейвид. – Даже чересчур часто слышим.Он телеграфирует со всех концов земного шара. Просит денег! Ну, впрочем, иполучает их всегда!

– А Альфред?

– Отец заставил его уйти с военной службы и управлятьфабрикой.

– Альфред был против этого?

– Вначале он был просто в отчаянии. Но отец всегда могвертеть Альфредом, как хотел, да и сейчас тоже, я думаю.

– А ты от него сбежал.

– Вот именно. Я уехал в Лондон и посвятил себя занятиямживописью. Отец, правда, ясно дал понять, что на такие пустяки он выделит мнеминимум денег, пока жив, но после его смерти я не получу ни гроша. С моментатого резкого разговора я никогда больше не видел его, но, тем не менее, никогдани о чем не жалел. Я знаю, конечно, что никогда не стану великим художником, новедь мы все-таки счастливы здесь, в нашем доме, где у нас есть все необходимоедля жизни... А когда я умру, ты получишь деньги за страховку моей жизни.

Он немного помолчал. Потом ударил ладонью по письму.

– А теперь вот это. Отец просит меня вместе с женойотпраздновать Рождество у него. Чтобы мы однажды собрались все вместе, как однасемья! И что он только задумал?

– А что, он обязательно должен был что-то задумать дляэтого? – спросила Хильда. – Разве не может это просто означать, что твой отецпостарел и потихоньку становится сентиментальным по отношению к своей семье?Такое иногда бывает.

– Возможно, – ответил Дейвид неуверенно. – Действительно, онстарый и одинокий... Ты хочешь, чтобы я поехал туда, не правда ли, Хильда?

– Знаешь, я считаю жестоким отказывать таким просьбам. Ястаромодна, мой бедный Дейвид. Я верю в рождественское послание о мире ипримирении на земле.

– После всего, о чем я тебе рассказал?

– Но ведь все это давно позади, все это пора позабыть.

– Я не могу забыть.

– Потому что ты не хочешь, Дейвид. Или я не права?

Его губы твердо сжались.

– Таковы уж мы – семейство Ли. Годами помним о чем-то, всевремя думаем об этом, это всегда свежо в нашей памяти.

Тут и в голосе Хильды проскользнуло легкое нетерпение:

– И что, это такое уж хорошее качество, что им можногордиться? Я не нахожу.