убывающей луной, пили цзю и в стихах делились своими горестями: я — стенаниями о неразделенной любви, а он — тем, что достойные люди его не замечают и тем самым не дают показать, чего он стоит. Наутро, впрочем, он изменил своё мнение и, протрезвев, с отчаянием вспомнил, о чём договорился с генералом Йе.

«Что же ты не остановил меня?!» — возопил он, хватаясь за голову. Я мог лишь усмехнуться, припоминая, как свёл знакомство с господином Йе и его сыном благодаря подобной же истории, и, ссылаясь на неё, заверил, что и ему наверняка свезет, как он и хотел. И Ян лишь раздраженно поглядывал на меня и ничего не отвечал. Возможно, он надеялся, что генерал забудет о том разговоре, но бравый вояка, верно, оказался привычен к распитию пьянящих напитков и ничего не забыл: встретившись с нами поутру, он устало, но довольно улыбнулся и велел И Яну после завтрака пойти с ним, а мне посоветовал, коль я ещё тревожусь, зайти в казармы и спросить Лай Цун Даогао. Я заверил, что он меня вполне убедил, и после утренней трапезы, поблагодарив за гостеприимство и со всеми простившись, побрел в дом наставника.

Оставался всего день до выезда, и надлежало закончить приготовления. Так что я очень жалел, что минувшей ночью позволил себе излишества, но мне никто ничего не сказал и ни в чем не упрекнул. Вечером же я измученный упал на постель и заснул в считанные мгновения, и спал без сновидений до самого часа Тигра.

–

На рассвете я вместе с остальными взошёл на корабль, который по водам Цзинхэ донёс нас в течение двух с половиной дней до слияния рек, а оттуда в Цзыцзин, где мы сделали первую остановку в вечер двадцать шестого дня пятого месяца. Однако ж посетить родных я не успел, только передал им гостинцы, ведь на рассвете мы продолжили свой путь.

Теперь течение реки Шидаолу замедляло наше продвижение, ибо приходилось бороться с ним, но судно всё равно упрямо двигалось на юго-запад нашей империи, в сторону её окраин и Пубучана. Окрестностей города мы достигли в первый день шестого месяца, спустя восемь дней после начала путешествия, и весь его провели в портовом селении на берегу реки, где годом ранее после выполнения задания в Лоу я сел на корабль, дабы вернуться домой.

В сам Пубучан было решено не подниматься, чтоб не тратить зря время и силы. За всем необходимым в сопровождении солдат отправили местных. Наутро они возвратились и привели с собой опытного проводника, а вместе с ним его слуг и целую дюжину двугорбых верблюдов. Ещё столько же удалось найти и взять на время в селении. По заверениям проводника больше было никак не отыскать, и надежда оставалась только на кочевников-скотоводов. Спорить с ним никто не стал, и многочисленные дары, провиант и прочие необходимые вещи погрузили на верблюдов, а излишки — в телеги и на лошадей.

Большую часть своих спутников за время пути по реке я так ни разу и не повстречал, ибо они предпочитали отсиживаться в уютных каютах, а не стоять на ветру или мокнуть под сезонными дождями. И только вот тогда, когда все они покинули судно и ступили на берег, я впервые узрел и посла, и помощника генерала Йе, которого тот так нахваливал. Разглядывая их, я очень удивился, ведь первый оказался давным-давно ушедшим в отставку чиновником аж второго ранга, господином Гувэй, который некогда возглавлял тайный шэн, а тогда уже был дряхлым семидесятилетним стариком, а второй явно происходил из маньчжань. Окончательно в этом я убедился, когда увидал, как ловко обращается он с лошадьми и верблюдами, но спросить у мастера Ванцзу решился лишь вечером, когда мы оказались в шатре втроем — я, он и Сяодин.

Мастер мои подозрения подтвердил, но лишь пожал плечами. Я чувствовал, что его тоже одолевают сомнения и опасения, хоть он и повторил всё то, что ему поведал генерал Йе и другие, кого он спрашивал: что этот военачальник маньчжань лишь по отцу, который ещё до начала войны перешёл на службу в Син, а сын пошёл по его стопам. Когда ж началась война, Лай Цун Даогао было двадцать три года, и он сражался на нашей стороне.

Вначале он был простым бинши, через год стал чжаном хо копейщиков, а через три года его заметил генерал Йе и поручил ему командование уже целым конным дуем. Когда же спустя ещё три года в бою пал командир одного из трех конных туаней, на его место назначили Лай Цун Даогао, и после этого, как говорят, синская армия стала одерживать одну победу за другой. Цибин цзяном[2] Лай так и не стал, но к его мнению прислушивались, а после побед на юго-западе генерал назначил его своим помощником.

Верно, у генерала и государя были свои причины назначать для этого дела именно таких людей, но мы о тех причинах могли лишь гадать и что-то изменить в любом случае уже были не в силах. Новые догадки появились у меня спустя два дня, когда леса и луга вначале стали редеть, а после сменились выжжеными жарким летним солнцем степями. Вечером у костра Цун Даогао обмолвился, что в пустыне один из синских отрядов встал лагерем и будет ожидать нас вначале по пути туда, а потом — обратно, дабы следить за новостями и своевременно дать нам знать, освободили Тайян или же нет. И, ежли боги окажут милость нашим воинам, то возвращаться можно будет через него. Добавил он, что в те места, по которым предстоит идти, едва ль сунутся маньчжань, но, покуда мы не углубимся в безлюдную местность, совсем исключать этого нельзя.

«Не для того ль, чтоб иметь возможность с ними договориться, отправили его с нами?» — подумал я, но говорить об этом ни с кем не стал.

Ещё весь следующий день и вечер до сумерек мы двигались по степи, покров которой всё больше и больше напоминал мозаику из растительности и песчаных почв, а, когда стало совсем темнеть, заметили огни и послали к ним проводника и нескольких воинов, дабы они разведали, что там нас ждёт. Вернулись они довольные и сообщили, что то мирные кочевники, и у них можно купить или одолжить верблюдов, и пополнить запасы воды. Так мы и