возвращался, и с каждым шагом его в сторону дома радость росла в груди, как волна. Можно было — вскочить, вихрем сбежать по лестнице, поскользнуться на стёртом полу, упасть и рассмеяться. Лучи и волосы ниже плеч щекотали шею. Если смотреть на солнце сквозь зелёный лист, мир делался совсем правильным, совсем летним. На завтрак были чёрный хлеб и щавель, и день стелился впереди — блестящий, совсем новенький, как капля росы. Но в то утро всё было иначе. Шандор проснулся оттого, что услышал голоса: отцовский и ещё один, незнакомый. Босиком сбежал по прохладным, не согревшимся с ночи ступенькам, ёжась, ввалился в кухню и услышал:

— А вот и юный Шандор. Что ж, рад видеть.

На стуле, где обычно сидел Шандор и который отец сколотил сам, сидел человек в чёрном и бордовом, крупный, черноволосый, и качал головой. Смотрел так, будто был хозяином. Сказал:

— Не хочешь поздороваться?

— Вы кто?

— Видишь ли, я твой наставник. Магия выбирает будущего мага, и маг нынешний — это я — забирает его с собой и учит всему. И отказаться, к сожалению, нельзя.

— Вы… Зачем вы пришли?

— Боишься меня? — Человек смотрел на Шандора внимательно и как будто с симпатией. Будто он понимал больше, чем Шандор мог предположить. Будто бы имел право так смотреть. Вздохнул и объяснил: — Видишь ли, мы с твоим отцом повздорили. Он не хотел, чтоб я тебя забирал. Начал драку. Я ему, как бы объяснить, стёр память о тебе. Отправил в иное место.

Шандор застыл на миг — и стрелой выбежал во двор. Может, отец во дворе, может быть, в лесу, может быть, незнакомец врёт, потому что ведь не может такого быть, чтобы отец куда-то делся, не может быть, чтобы…

Незнакомец не бросился за Шандором вслед, но почему-то появился у забора. Прямо из воздуха — всё такой же спокойный, основательный.

— Понимаешь, ты всё равно пойдёшь со мной.

Шандор старался запомнить всё, что видит и ощущает, как учил отец. Что подо мной? Скамейка и крапива. Что за моей спиной? Стена сарая, и краска на ней, как обычно, шелушится. Надо бы обновить, и на скамейке тоже, а крапиву оставить — пусть растёт, не всё же лютикам да ромашкам. Шандор чуть наклонился и погладил колкий лист — ладонь обожгло болью, вот спасибо. А ещё лучше сейчас было бы нырнуть в ледяную воду. Надо мной небо. Кто передо мной?

На фоне забора и разросшихся как попало кустов малины перед Шандором, сев на корточки, застыл человек в чёрном и бордовом и терпеливо ждал, пока Шандор ответит. Коротко стриженные волосы, рельефные ладони. Шандор сразу подумал, что таких ладоней могла бы, пожалуй, слушаться земля. Они могли бы нежно сажать семечки и подпирать рассаду маленькими колышками. Но земли под ногтями человека не было.

— Боишься?

Шандор покачал головой.

— Это правильно. — Человек всё смотрел ему в глаза, будто искал там — разрешение? Может, прощение? — Потому что всё, что я сделаю, я сделаю во благо. А теперь встань наконец и пойдём со мной.

Он не стал дожидаться, пока Шандор последует за ним, встал, отряхнул штаны от налипших травинок и пошёл к калитке. Шандор, не шевелясь, смотрел ему в спину: одет в бордовое пальто, — как можно летом ходить в бордовом пальто? — а потом его словно обожгло всего целиком. Так бывает, если попасть в особую точку на локте — чистая боль сперва взрывается и ослепляет. Шандор вцепился в скамейку и зашипел сквозь зубы. От сердца к опекуну будто протянулась нить и теперь натянулась до предела.

— Ну? Ты идёшь или нет? — Наставник замер у калитки, обернулся. — Я не хочу делать тебе ещё больнее. Ты сам напрашиваешься. Никто не вынуждает.

— Я не… — У Шандора на глазах выступили слёзы, говорить тоже было тяжело, как будто бы он вот-вот выблевал сердце на траву. — Вы… так неправильно…

— Он ещё спорит, ты смотри… — опекун покачал головой. — Я считаю до трёх. Раз.

Он отодвинул тронутый ржавчиной засов.

— Два.

Открыл калитку.

— Три, — сделал шаг на улицу, и Шандор, кажется, всё-таки пробежал пару шагов за нитью, прежде чем потерять сознание.

Ранним утром погожего летнего дня на поляне, что в стороне от дороги, спорили двое. Один, одетый во всё чёрное, сидел, прислонясь к стволу старого клёна и закрыв глаза, и длинные чёрные волосы тёрлись о кору, и лицо с тонкими чертами казалось то совсем юным, то почти старым, а другой — мальчик лет шести со светлыми кудрявыми волосами и серьёзным, сосредоточенным лицом — дёргал первого за руку.

— Я сплю, — сказал первый, не открывая глаз. — Я крепко сплю, так что давай-ка сотвори что-нибудь сам.

— Я не умею, — сказал мальчик и потянул на сей раз за шарф. Шарф был роскошный, из мягкой и тёплой шерсти, и владелец его, не открывая глаз, быстро поймал и накрыл ладонь мальчика своей. — Я не умею! — повторил мальчик и попытался вырвать руку, но не смог. — Я не как вы, я не могу так! Отпусти!

— Ого, холодная какая, — сказал первый и всё-таки открыл глаза. — Ты что, правда голодный? М-да, действительно.

Он отпустил мальчика и сел прямее. Глаза у него были тёмные, а взгляд внимательный.

— Я тебе сколько раз говорил, — начал он то ли сердито, то ли весело, но мальчик вздрогнул, так что тот осёкся, беззвучно выругался и продолжил другим тоном, с досадой: — Что, сложно сказать «Шандор, я правда есть хочу»?

— Шандор, я есть хочу.

— Да не тогда, когда уже всего трясёт, а сразу. Сложно?

Он цокнул языком, отвернулся от мальчика и принялся копаться в дорожной сумке. Там были хлеб и окорок, но не было ножа, потому что нож Шандор как раз и выменял вчера на еду — продешевил, но сотворить что-то из воздуха посреди города казалось риском. Тем более что в последние дни на любой запрос о пище из воздуха сперва сыпались яблоки, а ими и Шандор, и Ирвин — так звали мальчика — были уже сыты по горло.

Шандор достал круглый, с хрустящей коркой хлеб, передал Ирвину и засвистел сквозь зубы. Прищурился, протянул правую руку себе за спину, рассеянно повращал ладонью в воздухе, как будто разминая кисть, и вдруг стиснул за рукоять отменный хлебный нож. Взвесил, подкинул, перехватил поудобней. Отрезал ломоть ветчины, протянул Ирвину. Ирвин смотрел потемневшими глазами.

— Ну, — Шандор ещё раз сунул ему ветчину, но Ирвин не брал, — есть будешь, нет ли?

— Не хочу, спасибо.

— Не пояснишь?

— Я должен сам… сам добыть.

— Ой, горюшко. Добудешь ещё, времени полно.

— Но у меня не получается! Я не могу так!

— Вот поешь и посмотрим, что ты там не можешь.

Шандор протягивал ветчину, но Ирвин медлил.

— Я же вообще не должен это мочь.

— Снова старая песня. — Шандор закинул сумку на плечо, переступил с ноги на ногу, встряхнулся. — Да ну и кто тебе сказал такую чушь? Ешь, и пойдём. Всё равно спать ты мне уже не дашь.

— Вы не хотите спать.

— Врёшь, иногда хочу. Что я, не человек, что ли?

Ирвин промолчал и всё-таки вгрызся в хлеб и ветчину.

Первый приступ скрутил Шандора вечером, когда он с опекуном отошёл от дома на день пути. Шандор смотрел на прошлогоднюю хвою под ногами и хотел разуться, но опекун не дал.

Шандор спрашивал всё утро:

— Кто вы? Почему я должен с вами идти? Где мой отец?

Опекун сперва сказал:

— Я расскажу позже.

С укором сказал, будто Шандор сам должен был понимать такие вещи. Как будто его каждый день дёргали за невидимую нить у сердца и вели по лесу неведомо куда. Он спрашивал ещё и ещё. Он останавливался. Он закричал:

— Да никуда я с вами не пойду! Вам надо, вы и тащите. Вы же отойдёте, я упаду от боли, ну и всё. Почему ни о чём вы не рассказываете? Что вы с отцом?.. Он мёртв? Скажите, мёртв?

Опекун, в своём чёрном с бордовым пальто, остановился тоже. Поднял брови. Сказал:

— Тебе известно