– Нам почта? – спросил у молодого человека ВадикЛебедев.

Матрос раздвинул губы в улыбке и молча взял под козырек.

Вадик подскочил к двери, на секунду скрыв от менявосхитительный подбородок, и взял конверт с подноса.

– Вы свободны, голубчик, – сказал он молодому человекунадменным тоном промотавшегося аристократа.

Матрос снова козырнул и позволил себе улыбнуться еще шире.Только его глаза смутили меня, они никак не вязались с простецкой улыбкой исамодовольным подбородком, – чересчур цепкие, чересчур умные, моментальнооценившие и название книги у меня в руках, и маленькую дырку на чулке, окоторой я совершенно забыла. Я поджала ноги и ответила матросу такой жеулыбкой. Интересно, где они вербовали экипаж, если на побегушках у них такие милыемолодые люди? Но закончить анализ я не успела – Вадик захлопнул дверь иуглубился в изучение содержимого конверта.

– Мы тоже приглашены, – наконец сказал он. – Столикномер три.

– Счастливое число.

– А форма одежды? – вдруг взволновался Вадик. Ко всем своимнедостаткам он оказался еще и классическим занудой. – Нам ничего не сказали оформе одежды.

– А как ты думаешь? Первый ужин на корабле, двеженщины, себя я не считаю, – одна иностранка, другая хуже чем иностранка. Плюстринадцатилетняя дочка банкира, на которую дядя-оператор еще может произвестивпечатление своей видеокамерой. Форма одежды парадная, милый мой. У тебя естьчто-нибудь подходящее случаю?

– А у тебя?

– Я первая спросила. Но на всякий случай учти, что ямогу поделиться только лишней зубной щеткой.

Два владельца-“апостола” турфирмы Петр и Павел не дали намникаких указаний насчет торжественных ужинов в кают-компании, поэтому вещи вмоей сумке слабо соответствовали моменту: два свитера, джинсы и спортивныйкостюм, остальной экипировкой, соответствующей убийству тюленей, нас обещалиснабдить на корабле. Пока я размышляла об этом, в дверь каюты снова раздалсяделикатный стук.

– Опять вы? – сказал Вадик матросу, открывая дверь. –Мы даже соскучиться не успели. Что еще не слава богу?

– Капитан убедительно просил не опаздывать, – кроткосказал обладатель крутого подбородка, продолжая бесцеремонно разглядыватьсодержимое нашей каюты. – Он не любит, когда опаздывают. Дисциплина – егокульт.

– Хорошо, мы будем вовремя. Спасибо за предупреждение.

Матрос снова козырнул и теперь уже сам закрыл дверь.

– Наглый тип, – не удержался Вадик. – Если вся командатакая – еще неизвестно, кого нужно отстреливать, несчастных ластоногих или этихкрасавчиков.

– Ты просто ревнуешь. К его подбородку. Вадик счел за лучшеепропустить мое замечание мимо ушей.

– В кают-компании лучше всего появиться через тридцатьдевять минут. То есть за минуту до назначенного срока. Такая ненавязчиваяпунктуальность поражает командный состав в самое сердце, – назидательно сказалВадик. – К нам сразу же отнесутся с уважением.

Я с сомнением оглядела Вадика: одно вовсе не вытекало издругого.

– Пойду пройдусь, – сказала я.

– Так не забудь. Ровно через тридцать девять минут, –крикнул он мне вслед.

Я вышла из каюты в одном свитере: именно в нем я собираласьпредстать перед высшим обществом корабля через сорок минут. Пардон, черезтридцать девять…

…География корабля была для меня тайной за семью печатями, ив какой-то момент мне показалось даже, что я просто-напросто заблудилась вхитросплетениях корабельных переходов. Но спросить было не у кого – “Эскалибур”казался вымершим. Я вспомнила, что старпом Вася говорил нам о том, что командана судне сокращена до минимума: людей было ровно столько, чтобы поддерживатьосновные службы корабля, не более того. А сейчас мне пригодился бы кто угодно,даже застенчивый рулевой Хейно: он без труда мог бы вывести меня наружу. Но,так никого не встретив по дороге и несколько раз споткнувшись о чересчур крутыетрапы, я все-таки оказалась наверху.

Было довольно холодно, и я поняла, что долго в одном свитерене продержусь. На палубе горело несколько тусклых корабельных фонарей, отчеготемнота вокруг выглядела совсем уж безнадежной, о небе над головой и водегде-то далеко внизу можно было только догадываться. В самой глубине“Эскалибура” шла какая-то неведомая мне жизнь, как будто бы его сердце билось –спокойно и тяжело.

Пошел снег, я подставила ему разгоряченное лицо. И долгостояла, закрыв глаза.

Через полчаса я увижу их всех. Тринадцать пассажиров, несчитая нас с Вадиком.

"Тринадцать человек на сундук мертвеца и бутылка рому”.Кажется, я произнесла эти слова вслух и даже немного испугалась своего голоса –таким неестественным он показался мне в абсолютной тишине. И потому закончилакуплет пиратской песенки уже про себя: “Пей, пока дьявол не заберет тебя доконца, йо-хо-хо, и бутылка рому”.

Но, очевидно, не только мне пришло в голову совершить моционперед ужином и подышать свежим воздухом этим вечером. Совсем рядом я услышалаприглушенный разговор. Меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то нарушил моеуединение, и потому я отступила в тень, которую отбрасывал на палубуспасательный бот. И только потом сообразила, что и так останусь невидимкой дляведущих беседу. Так же, как и они останутся совершенно невидимыми для меня, –на палубе было слишком темно. Впрочем, спустя секунду я поняла, что говориттолько один, – голоса второго я так и не услышала. Это был довольно странныйразговор, начало которого я, занятая своими мыслями, пропустила.

– А ведь я вас узнал. – Конечно, это был старпом Вася,за два дня я хорошо запомнила его голос с легкой хрипотцой: в свободное от вахтвремя Вася бренчал на гитаре и неловко подражал Высоцкому. – Не сразу, конечно,но узнал. Сопоставил кое-какие фактики… Из нашего вчерашнего совместноговремяпрепровождения. И продолжительной дружеской беседы. Что скажете?

Спутник Васи молчал, видимо, ему нечего было сказать.Старпом говорил задушенным голосом, почти шептал, но тишина и близость водыпозволили мне хорошо расслышать каждое из сказанных слов. Они были почтиласковыми, но в них чувствовалась скрытая угроза.

– Я ведь сам начинал это дело когда-то… Город Питер,бывший Ленинград, девяносто второй год…

Это вам о чем-нибудь говорит? Вижу, что говорит… Потом его,конечно, у нас забрали, сами понимаете, такие дела на другом уровнерасследовались. А я им тогда очень увлекся, и даже когда из органов меня… Когдаушел… Долго еще материалы собирал, да и статейки вырезал специально. Вы жепомните общественный резонанс. С последним вы тогда просчитались, но неволнуйтесь, он даже точно описать вас не смог. Никто бы не смог… Но кое-что онвсе-таки рассказал. И об одной детальке, от которой никуда не спрячешься,которую ничем не выжечь, даже каленым железом. Вы вот наверняка вывескуподретушировали, если полностью не сменили. Только вывеска ваша была неглавной,ее и не запомнил никто… А вот деталька эта была главной. Можно сказать,единственной, которую запомнили. Вы, конечно, и про нее думали. Даже изящно всеоформили, ничего не скажешь. Вы умный человек, сообразили. Даже тот, кто искатьбудет, не найдет. Для этого надо нюх иметь. И оч-чень чувствовать. Я вот сразупочувствовал… Спокойно-спокойно, не стоит горячиться, а то ведь я могу этувывеску ненароком попортить.