— Я сама с трудом верю, все в зеркало поглядываю.Восемьдесят семь миллионов — это только начало…

— Уж это точно, — покачал головой ВладимирПетрович. А я попыталась внести ясность:

— Кто такой этот Жора, и что все это значит?

— Братья Катковы в наших местах люди известные. Бандиты,одним словом. Старший, Юрка, многое в городе к рукам прибрал, в том числе иказино, где Серафима трудится, а младший Каток — психопат и убийца.

— Как вы интересно рассказываете, — съязвилая. — Отчего ж он не в тюрьме и не в больнице, а к тетушке пристает.

— Оттого, что все в подлунном мире не так просто.Опечалила ты меня, Серафима, — сказал Владимир Петрович.

Пожалуй, и в самом деле придется идти к тебе втелохранители.

— Ты чего на диване лежишь, дурища? — не выдержалая. — Собирай вещи и бежим отсюда без оглядки.

— Не могу. Это противоречит моему характеру, —серьезно сказала Серафима. — Оглядываясь назад, я вижу осуждающие ликипредков. Бабка на Соловках сгинула, а крест с шеи не сняла.

— Так то крест, и бабка была староверкой, а ты ни вчерта, ни в Бога не веруешь, а вот если будешь на диване лежать, то с предкамивстретишься раньше времени.

— Я не лежу на диване, — обиделасьСерафима. — Я думаю.

— О чем, интересно?

— О спасении живота своего. И тут ты по справедливостимне помочь должен, — повернулась она к Владимиру Петровичу. —Скажи-ка, есть в городе человек, способный посадить братанов Катковых назадницу?

— В данном конкретном случае? Наверное, есть.

— То, что мне надо!

— Серафима, — нахмурился он. — Я тебе ужеговорил и опять скажу: женщина, если она не совсем дура, должна Держаться отбандитов подальше, лучше всего и вовсе не знать об их существовании. Я ясновыразился? Кстати, пословицу вспомнил: из огня да в полымя. Знаешь такую?

— Ты мне друг? — спросила Серафима, опустив глазадолу. — Должен ты мне помочь? Сыщи человека, а там я уж как-нибудь сама…

— Представляю…

— Есть такой человек?

— Ну, есть… и что? Вместо одного бандюги будешь должнадвум.

— Я все по-умному оформлю, на свой женский манер. Дамужику за счастье услужить женщине. Давай колись: кто, где найти?

— Циркач. Из молодых. Злой, голодный. Каток ему каккость в горле.

— Молодой? Годков ему сколько?

— Лет двадцать пять.

— Черт, — выругалась Серафима. — Я для негонесколько старовата. В том смысле, чтобы являться венцом творения Божьего… —Тут взгляд ее наткнулся на меня. Серафима задумалась, а Владимир Петровичнасторожился.

— Ты что сейчас говорила? Не дам родную племянницу напоругание плешивому бизнесмену? А бандиту подсовываешь? — сказал он.

— Очень даже далека от этого. Нам требуетсяромантический образ, гений чистой красоты, при виде которого мужик продастнательный крест и бессмертную душу.

— Белая горячка, — развеселился Владимир Петрович.

— Ты меня имеешь в виду как “гения” и “образ”? —спросила я.

— Конечно.

— Серафима, — сказала я. — Это волюнтаризм. Яэтих стриженых до смерти боюсь и совершенно не знаю, как себя с ними вести.

— Постыдилась бы говорить такое, ты ж актриса.

— Смею заметить, — вмешался ВладимирПетрович, — что мы не в театре. Там в худшем случае освищут, а здесь иголовы лишат.

— Вот именно, — радуясь поддержке, кивнула я.

— Эх, а еще Марию Стюарт изображать хочешь. Сзаячьей-то душой королеву-мученицу не сыграешь.

— Это шантаж, — разозлилась я.

— Мне можно, я тетка. Ну? Давайте попробуем доказать,что мы чего-то стоим.

— Я совершенно не представляю… — жалобно начала я.

— Принципиальное согласие, — перебила меня тетка.

— Серафима, это глупо, безответственно и опасно.

— Ну?

— Считай, я в деле, — выдохнула я, опускаясь вкресло. — Дурочки, — покачал головой Владимир Петрович, направляясь кдвери. — Подумайте насчет денег, и я прикину, чем могу помочь.

— Вовка, — позвала Серафима, — знаешь, чтотебе надо? Встряхнуться. Ты ж был отчаянным мужиком.

— Был, да сплыл.

— Ничто не проходит бесследно…

— Эту цитату можно трактовать двояко.

— Хорошая афера пойдет тебе на пользу.

— Я не имею права быть аферистом.

— А ты на работе отпуск возьми. Завтра у тебя выходной?

— Выходной.

— Значит, в десять ноль-ноль — производственноесовещание на моей кухне. Об этом Циркаче я должна знать все, как старушкасоседка.

— Думай, где деньги взять, — сказал на прощаниеВладимир Петрович и удалился.

Серафима, необычайно взбодрившись, направилась в ванную,откуда вернулась цветущей и сияющей, и потащила меня в ресторан, отмечать мойприезд и начало военной кампании.

— Он не придет, — убежденно сказала я, глядя начасы.

— Вовка? Придет как миленький. Я его много лет знаю.Это сейчас он серый да облезлый, а душа прежней осталась. Можешь мне поверить.Бандюги его вконец доконали, оттого и раскис. Вечером сажает, утром выпускает,обо всех их делишках осведомлен, а упрятать этих деятелей куда следует неможет. Он из-за этих гадов мужиком себя чувствовать перестал. Потому не упуститшанса насолить им как следует.

— Серафима, что-то я смутно вижу, как мы им насолим.

— А тебе и не надо. Твое дело быть недосягаемопрекрасной. Отважные рыцари скрестят копья…

— Никакие не рыцари, а бандиты, и меня это очень тревожит.

— Я с тобой, не боись!