– Прежде вы жили в дикой глуши, а теперь оказались вместах цивилизованных, и с этим следует считаться. Хотите жить сами по себе?Новичкам эта мысль часто приходит в голову, – кивнул Нащокин, вовсе невыглядевший удивленным или сердитым. – Ничего оригинального и нового,частенько встречаются заносчивые и дерзкие умники, полагающие, что проживутнезависимо. Но… – его лицо на миг стало страшным, словно из-под маскиблагодушия проглянул некий жутковатый оскал. – Но могу вас заверитьчестным словом, что все подобные попытки кончались печально и исключения мнепопросту неизвестны. В этой области мы, право же, ничем не отличаемся от«обычных». Те не правила. Ну сами посудите: какая будет жизнь у простеца, пустьдаже богатейшего и родовитейшего, если он демонстративно восстановит противсебя светское общество Петербурга? Если не будет подчиняться тысяче законов ипросто условностей, управляющих жизнью общества? Очень скоро он попадет внезавидное положение изгоя и вынужден будет удалиться куда-нибудь в глушь.Юридических оснований для такого бегства может и не быть никаких, но очень ужсерьезная штука – те установления, что руководят жизнью общества. А посколькунаше общество кое в чем – отражение обычного мира, то очень многие процессыпроисходят у нас точно так же. Мы как-никак не с луны свалились, мы –порождение этого мира, и от этого никуда не деться. Нигде не терпят гордецов истроптивых, не желающих подчиняться общепринятым правилам, – в его елейномголосе звучала неприкрытая угроза. – Я бы вам категорически отсоветовал,Ольга Ивановна, противопоставлять себя обществу, потому что добром такое некончается…

– Погодите, – сказала Ольга, кое-чтоприпомнив. – А кто это давеча пытался опутать меня некоей паутиной, когдая находилась неподалеку от дома камергера? Уж не вашими ли молитвами?

Нащокин поморщился, непроизвольно втянув голову в плечи,словно от удара или резкого окрика:

– Я бы вас убедительно попросил не употреблять впредьслов, подобных последнему, ввиду их абсолютной неприемлемости в нашем кругу…

Услышав такое, Ольга едва не поддалась соблазну продолжить втом же духе: скажем, произнести вслух начало какой-нибудь молитвы, а то иосенить голубчика крестным знамением, чтобы полюбоваться, как его, несомненно,станет корежить. Но, чуть поразмыслив, она пришла к выводу, что от подобныхдетских забав лучше отказаться сразу, коли уж дело приняло серьезный оборот…

– Не вашими ли трудами? – переспросила она.

– Ну что вы! – энергично запротестовалНащокин. – Никто и не собирался умышленно и злонамеренно вам вредить. Мыже не звери, новичку все положено объяснить обстоятельно и вежливо, как я этосейчас делаю. Просто… Кое-кто из молодых и отчаянных по живости характеравздумал пошалить, завидев незнакомку, безусловно принадлежащую к иным. Обычнаяпроказа, и не более того. Кстати, для того вам и следует побыстрее освоиться внашем обществе – чтобы получить точные знания о правилах, жизненном укладе,избежать конфликтов и недоразумений… – Он всмотрелся в Ольгино лицо исожалеюще охнул: – Ольга Ивановна, быть может, я перегнул палку? И вы решили,что общество наше – нечто вроде казармы? Ничего подобного, круг наш весел ижизнерадостен, у нас есть и свои балы с увеселениями, уж безусловнопревосходящими те, что устраивают простецы…

– А если, повторяю, меня ваше общество решительно непривлекает?

Нащокин вздохнул:

– В таком случае вам будет крайне неуютно в Петербурге,душа моя. Я вас не запугиваю, а четко формулирую истинное положение дел.Трудновато вам придется… Вы ведь уже никогда не сможете стать простецом, верно?Ваше нынешнее положение таит столько выгод, привилегий, возможностей, что вы отнего ни за что уже не откажетесь, вы, хе-хе, отравлены уже, милочка… Ну, аоставаясь тем, что вы сейчас есть, вы постоянно, ежедневно, ежечасно открытыдля самого тесного общения с нами, каковое может носить самый разностороннийхарактер…

– Вы мне угрожаете?

– Да полноте! Всего лишь предупреждаю. Отношение мое квам самое благожелательное, я к вам искренне расположен. Новые иные так редки,особенно когда речь идет о столь пленительном создании…

Он придвинулся поближе, чрезвычайно напомнив в этот мигсамого обычного стареющего волокиту. Ольга непроизвольно отодвинулась.

– Поймите, золотце… – заговорил Нащокин невероятнозадушевно. – Нас все-таки гораздо меньше, чем простецов, неизмеримоменьше, к тому же мы, в отличие от них, лишены возможности пополнять свои рядыметодом, так сказать, естественного прироста… Ну конечно, некоторый приростесть, но он имеет мало общего с вульгарным размножением простецов, на иныхпринципах основан… А потому всякий иной для нас невероятно ценен. И к любомустроптивцу мы проявляем порой невероятное терпение. Никак не можем позволитьсебе, подобно средневековым тиранам, рубить головы направо и налево. Пытаемсявоздействовать добром и лаской… вновь проглянул оскал. – Но в то же времянаше терпение не безгранично. Я надеюсь, вы достаточно зрелы рассудком, чтобывзвесить как все выгоды, так и все неудобства, проистекающие в первом случае изпослушания, во втором – из строптивости… Ну не полагаете же вы всерьез, будтопопадете в некое рабство? Да что вы, как раз наоборот! Мы, смело можно сказать,самые свободные существа на свете, потому что руководствуемся лишь своимизаконами, избавлены от кучи предрассудков и неизбежных ограничений,свойственных простецам. Ну какое же это рабство, Ольга Ивановна?

– Все равно, – сказала Ольга, упрямо вздернувподбородок. – Я категорически не согласна состоять в одной компании свашими ночными кровососами… а то и, чует мое сердце, кем-нибудь похуже…

– Когда вы ближе познакомитесь с обществом, вы намногое станете смотреть другими глазами. Очень уж недавно вы обрели дар ислишком долго пробыли простецом, потому в вас и говорит ваше убогоечеловеческое прошлое. Когда вы войдете в наш круг…

– Не имею намерения.

Нащокин вздохнул.

– Ничего, это пройдет… Я, знаете ли, всякогонасмотрелся за годы пребывания на нынешнем своем посту и, как уже подчеркивалось,крайне терпим к упрямой и своевольной молодежи. Но, повторяю, терпение мое небезгранично. Если будете упрямствовать… Даже если с вами ничего особенного и непроизойдет – что вовсе не факт, – вести жизнь изгоя будет крайнеутомительно и тягостно, – он сделал загадочное лицо. – Мало ли чтоможет случиться… Вы ведь вроде бы уже понесли некоторый урон, не правда ли?

Ольга недоумевающе уставилась на него, и вдруг ее осенило:ну конечно, следовало раньше догадаться…

– Так-так… – произнесла она недобро. – Значит,это вы залезли ко мне в сундук и украли…

– Помилуйте, к чему столь неприглядныеопределения? – безмятежно пожал плечами Нащокин, вовсе не выглядевшийпристыженным. – Не украли, а позаимствовали на время. Можно даже сказать,взяли на сохранение. Исключительно до тех пор, пока вы полноправным членом невойдете в нашу семью. Правила, знаете ли… Негоже в одиночку заниматьсяопределенного рода деятельностью или использовать иные предметы – как упростецов считается противозаконным ввозить контрабандой некоторые вещи, так иу нас следует соблюдать правила. Не сомневайтесь, вам все вернут – как тольковы после прохождения должных церемоний и принесения определенных клятв войдетена равных в наш круг. И более того, вы обогатитесь новыми знаниями и возможностями,стократ превосходящими ваше скромное провинциальное наследство, – онсклонился к ней и доверительно накрыл ее ладонь своей, причем глаза еготаращились так, что он вновь стал похож на старого волокиту. – У вас,Ольга Ивановна, признаюсь вам по чести, есть недюжинная сила, нешуточный дар,неплохие задатки, что меня крайне привлекает. Вас смело можно уподобитьнеограненному алмазу, который в умелых руках превратится в безукоризненныйбриллиант…