Она повернулась к Глэдис и впилась в ее лицо такимпристальным взглядом, словно перед ней был адвокат противной стороны.

— Не знаю, — честно ответила Глэдис. — Я обэтом как-то не думала.

— А следовало бы, — назидательно сказалаМэйбл. — Иначе в один прекрасный день ты сядешь где-нибудь в уголке изадашь себе слишком много вопросов насчет того, кем ты стала, что потеряла ичего не сделала.

Может быть, и так, мысленно согласилась Глэдис. И все жеобманывать мужа она не собиралась. Даже для того, чтобы на несколько часоввернуться в молодость.

— Ну, скажи честно, — продолжала допытыватьсяМэйбл, — неужели ты никогда не скучаешь по той жизни, что была дозамужества?

Глэдис снова посмотрела на подругу и наткнулась на еепрямой, ищущий взгляд, требовавший полной откровенности.

— Наверное… — промолвила она, несколько растерявшись.Право же, не было времени думать об этом. — Быть может, мне действительнонемного жаль той жизни. Мы с Дугом работали в Коста-Рике и Боливии. Потом япутешествовала по Африке и Азии уже одна. Иногда мне становится не по себеоттого, что я не могу, как прежде, взять фотоаппарат под мышку и отправитьсякуда-нибудь в джунгли, чтобы снимать, снимать, снимать… Когда-то это так многозначило для меня. Неудивительно, что мне теперь этого порой не хватает. Но янисколько не жалею о мужчинах, которых мне приходилось встречать, —закончила она твердо.

«Покуда Дуг способен ценить, от чего я ради негоотказалась…» — мысленно добавила Глэдис.

Мэйбл вздохнула.

— Тогда ты — настоящая счастливица, — сказала она,глядя в пространство, и в глазах ее промелькнуло выражение какой-то непонятнойтоски. Впрочем, Мэйбл тут же спохватилась и снова стала прежней — энергичной,напористой и живой Мэйбл. — Кстати, давно хотела тебя спросить, когда тысобираешься вернуться к своей работе? С твоим послужным списком и потрясающимиспособностями ты могла бы сделать это хоть завтра! Фотоаппарат у тебя есть,чего же еще надо? Ведь фотография — это не юриспруденция, где приходитсяначинать все с самого начала. Чего ты ждешь?!

— Все не так просто, — ответила Глэдис, качаяголовой. Она-то хорошо помнила, какая жизнь была у ее матери, которойприходилось подолгу ждать возвращения мужа из какой-нибудь рискованной поездки.Профессия фоторепортера была гораздо труднее и опаснее, чем казалось Мэйбл. Длятого чтобы вернуться к ней, Глэдис пришлось бы дорого заплатить — заплатитьвсем, что у нее было.

— Конечно, — продолжила она, — я могла быпозвонить своему агенту и попросить его забронировать мне место в самолете,который завтра утром вылетает в Боснию. Он будет вне себя от счастья. Но чтоскажет Дуг?! И дети? Не думаю, чтобы им это понравилось.

При мысли о том, какое лицо будет у Дугласа, когда он найдетна ночном столике записку с объяснениями, куда и зачем она отправилась, Глэдиседва не расхохоталась. Нет, все в прошлом. «Леди Золотой Объектив» больше нет.Кроме того, в отличие от подруги Глэдис не чувствовала никакой необходимостибороться за свою личную свободу и независимость, и уж тем более — бросать радиэтого семью. Она любила мужа, любила детей, и они тоже любили ее. Зачем ейчто-то кому-то доказывать?

— Когда ты превратишься в желчную, вечно ворчащуюстаруху, им это понравится еще меньше, — возразила Мэйбл, и Глэдисвопросительно посмотрела на нее.

— Я?! Я стану ворчливой брюзгой? С чего бы это? —удивилась она. Она никогда не чувствовала себя по-настоящему недовольной своейтеперешней жизнью. Она твердо знала, что ее дети не будут оставаться детьмивечно. Она еще сможет вернуться к фотографии… Если, конечно, Дуг ей позволит.

— Думаю, тебе просто надоест все до чертиков, —честно ответила Мэйбл. — Как подчас надоедает мне. Покаты неплохосправляешься, но ты потеряла гораздо больше, чем я. Я ведь простая адвокатесса,да еще по гражданским делам. Ни особая известность, ни тем более слава, никогдамне не грозили. А ты — если бы не дети и не семья — уже давно получила быПулитцеровскую премию. Может быть, даже не одну.

— Вряд ли, — скромно сказала Глэдис. —Гораздо более вероятно, что я кончила бы, как мой отец. Ему было всего сорокдва года, когда его подстрелил снайпер, а ведь он был гораздо опытнее меня.Опытнее и талантливее. Только благодаря этому он получил своего «Пулитцера» дотого, как его убили. И вообще, фотография — это такое ремесло, которым нельзяспокойно заниматься до глубокой старости. Все хорошие фотографы погибаютмолодыми или уходят.

— И все же некоторым удается добиться всего, —возразила Мэйбл. — Я согласна, что быть домашней хозяйкой гораздобезопаснее, чем разъезжать по джунглям с фотоаппаратом в руках. Но представь,что мы с тобой доживем до ста лет. Что, вот так до ста лет и возиться скастрюльками, убирать, чистить, мыть? И кто вспомнит о нас, когда мы умрем?Только муж и дети!

— Может быть, этого достаточно, — негромко сказалаГлэдис. Мэйбл задавала ей те самые вопросы, которые сама Глэдис не осмеливаласьзадавать себе, хотя ей не раз приходило в голову, что за четырнадцать лет онане сделала ничего по-настоящему стоящего. Глэдис даже пыталась поговорить обэтом с Дугласом, но он ответил, что при одном воспоминании о том, какимопасностям они подвергались, когда были в Корпусе мира, у него до сих пор морозпо коже. Он не желает, чтобы его жена подставляла голову под пули.

— Разве моя работа может как-то изменить мир? —медленно сказала Глэдис. — По-моему, нет никакой особенной разницы, ктоснимает голодающих в Эфиопии или раненых в Боснии. Большинству людей этобезразлично. Зато то, что я делаю для семьи, не безразлично мне и моим детям. Ииногда мне кажется, что это важнее, чем все премии в мире.

В эти минуты Глэдис сама верила в то, что говорила, но Мэйблс сомнением покачала головой.

— Может быть — важнее, а может быть, и нет, —сказала она с неожиданной резкостью. — Ведь, пока ты носишься сградусниками и варишь кашку на молоке, кто-то другой делает снимки, которыедолжна была сделать ты!

— Ну и пусть! — ответила Глэдис серьезно. —Мне не жалко. Еще не факт, что я сумела бы сделать эти фотографии лучше.

— Во-первых, сумела бы… А во-вторых, почему всеудовольствие должно доставаться другим? Ты что, хуже? Почему ты до скончаниявека должна вытирать с пола разлитый яблочный сок, если с помощью своегофотоаппарата способна делать настоящие чудеса? Пусть домашней рутиной хотя быдля разнообразия займется кто-то другой. Какая, в конце концов, разница? Ведьсидеть за баранкой машины, загружать в мойку тарелки и разогреватьполуфабрикаты в микроволновой печи можно научить даже медведя!

— Я думаю, разница есть, и в первую очередь онакасается моих детей и моего мужа, — возразила Глэдис. — Что за жизньу них будет, если я уеду куда-то за тридевять земель? Пусть даже им будетготовить самый лучший повар из самого лучшего ресторана, у них кусок не полезетв горло, если они будут знать, что, пока они ужинают, я лечу на легкойдвухместной «вертушке» над бушующим океаном или лежу в грязи под обстрелом вкакой-нибудь треклятой заварушке в Африке. В этом-то вся разница, Мэйбл, исогласись, что разница очень большая.