— Да, — Алексей достал из кармана пачку сигарет и предложил одну Пантелееву. Тот взял ее и вставил между зубами.

— Вы что-нибудь видели вчера? — спросил Алексей, давая прикурить соседу, пыхнул сам и убрал спички в карман.

— Только свет. — Пантелеев развел руками, — Я же сказал вам по телефону. Не очень яркий, такой… мигающий, как будто что-то горело. В крайнем окне, в том, что выходит в сторону леса. Я даже испугался — думал: какие-то выродки подожгли дом. Такое в последнее время часто случается, ну вы же знаете. Потом минут через десять огонь погас. Я вышел посмотреть. Стоял вот на этом самом месте. Было темно, хоть глаз выколи, и дождь накрапывал...

— Ну и что? — Алексей выдохнул облако дыма и переступил с ноги на ногу. Правый кроссовок превратился в тесную ледяную колодку. Теперь придется потратить лишние два часа, чтобы съездить домой и переобуться.

Сосед виновато улыбнулся, аккуратно стряхивая пепел.

— Я же сказал: темно было. Слышал, вроде ставень хлопнул... шаги... ну и все, в общем. Потом я сбегал в лесничество и позвонил вам. Это первое, что пришло мне в голову. Они теперь сдают этот дом в аренду и в прошлом месяце протянули туда телефонный кабель, ну вы же знаете. Тамошний сторож, Игнашка Витюхов иногда берет у меня рассаду. А ближе подходить я побоялся. Ночью черт знает что может выбраться из леса. Вот такие пироги. Жаль, ничем не могу помочь.

Алексей понял, что Пантелеев его обманывает. Ложь отпечаталась на желчном лице соседа крупным курсивом. Пантелеев всем своим видом изображал обычного скучающего пенсионера, но за этой мещанской простоватостью скрывалось предельное напряжение, как оголенный провод, по которому пробегают тысячи вольт, прячется под слоем изоляции. Сосед притворялся кое как, совершенно неубедительно. Возможно он хотел, чтобы Алексей уличил его во лжи. Будто бы...

Ночью черт знает что может выбраться из леса.

«Какого хрена? Что он имел в виду?»

К Алексею незаметно подкрался уже знакомый иррациональный страх. Он бросил взгляд на вершины сосен, потом хорошенько пригляделся к лицу Пантелеева. Глаза соседа стали какими-то чересчур светлыми и в тоже время острыми как два крошечных буравчика. На мгновение — всего лишь на мгновение — ему померещилось, будто там мелькают какие-то синие искры, как внутри щитка с перегоревшей проводкой.

Пантелеев смял в пальцах окурок и бросил на дорогу.

— Мы с вами взрослые, современные люди, Алёша. И мы не должны бояться темноты, — Пантелев низко опустил голову. У него затряслась левая рука, и он поспешно спрятал ее в карман брюк.

— Страх — необычная штука. Очень странная… как холестерин. Когда его мало, он дает тебе жить и все в норме. Но эта дрянь имеет скверную привычку накапливаться и забивать сосуды, ну вы же знаете. Настает момент, когда ты уже не в состоянии его игнорировать. Я хочу сказать, страх не всегда удается держать под контролем. Иногда страха становится слишком много, иногда страх одолевает нас, становится для нас проклятием. А еще голод… Да, голод и страх в основе всего…

— Не уверен, что хорошо вас понимаю, — Алексей постарался не вникать в слова Пантелеева, потому что распознал в них какой-то зловещий подтекст. Складки на лбу старика стянулись к центру и вниз. У виска вздрагивал набухший сосуд.

— Наука не всегда может объяснить источник страха. В основном, это я и имел в виду. Хорошо, когда все и всегда можно объяснить, не правда ли? Ведь объяснить — значит преодолеть страх, рассеять его навсегда. Нас отпугивает то, что выходит за границы рационального. Но иногда объяснение само по себе не способно уничтожить страх. Все зависит от нашего субъективного восприятия. Насколько мы способны воспарить над нашими спонтанными эмоциями? Вспомните, как это бывало в детстве: ты уверен, что чудовище прячется под кроватью. Мать заставляет тебя заглянуть туда вместе с ней и говорит: «Вот видишь — здесь никого нет». С точки зрения взрослого этого более чем достаточно, но, когда мать выходит из комнаты, чудовище возвращается. Страх не всегда укладывается в рамки разумной логики. Вот такие пироги.

— С чего вы решили, будто я чего-то боюсь? — Алексей испытал внезапную и внешне беспричинную неприязнь к Пантелееву. Ему теперь казалось, что сосед плетет вокруг него хитрую словесную паутину, запутывает, пытается вывести из равновесия. «Но зачем ему это понадобилось?» Алексей не знал, да и не хотел знать. Он неожиданно вспомнил, что оставил биту на втором этаже, возле кровати и незаметно провернул ключ от автомобильной двери в личинке замка.

— Я не говорил лично о вас, — поправился сосед, — Мне показалось, что вас эта тема заинтересует. Просто показалось... Вы спешите?

— Да, я спешу, — Алексей распахнул дверцу и нырнул за руль.

— И вы не хотите знать правду?

Алексей покрылся мурашками — на этот раз с головы до ног. Две мысли одна за другой пришли ему в голову:

«Он знает, кто залез ко мне в дом этой ночью. Знает и сознательно скрывает это от меня.»

И вслед за тем:

«Возможно, он сам разорвал пополам замок, залез в окно долбанного «салона» и сжег там газету «Правду» за январь семидесятого года или томик стихов лорда Байрона, или тетрадку с алгебраическими формулами... или клочок собственных волос, срезанных из промежности. Что я в сущности о нем знаю?»

Старик уже не выглядел скучающим или рассеянным. Мышцы на его узком желтоватом лице еще больше стянулись, морщин стало в два раза больше, и появлялись они в тех местах, где им вроде быть не полагалось.

Алексей не узнавал Михаила Пантелеева — того самого безобидного дядю Мишу, доцента кафедры металлургии в Московском Политехе, который во времена оны жарил шашлыки на заднем дворе и пил пиво с его отцом. Знакомый пожилой человек исчез, и то, что рождалось на его месте, вызвало у Алексея пароксизм болезненного отвращения. Он заметил каплю слюны, сползающую по нижней губе Пантелеева, как у собаки при виде мясного ребрышка…

«Голод! Он что-то говорил про голод,