нагаджанов провинции Сян, либо из джаминов[1] Хишимы. Но напрямую спросить ни один из нас так и не решился.

Не ведали мы ничего и о том, кто был его наставником, и до последнего сомневались в его способностях и знаниях, однако ж, когда дошло до дела, увидели, что слухи отнюдь не были преувеличением. В ночь полнолуния после того, как мы осмотрели и привели в порядок гробницу, увидав в ней ту самую наскальную надпись со стихами и вернув похищенное, он наложил столь мощные и искусные чары, что мы диву дались, и оба сошлись на том, что даже вдвоем бы не сумели создать ничего подобного. Нам оставалось лишь запечатать вход и собственными силами кое-как защитить его, а наутро Амо Самэй, отдохнув и подкрепившись, наложил ещё одно заклятье, которое должно было отбивать у простых смертных всякую мысль о том, что пред ними лежит гробница, а не простой холм, выросший на том месте естественным образом.

Вскоре после этого мы отправились в обратный путь. Однако ж в тот вечер удача изменила нам, и уже к часу Петуха всё небо заволокло тучами, а потом и по земле поползли густые туманы, и нам пришлось встать лагерем раньше, чем мы собирались. Проводник в ответ на мой вопрос ответил, что погода такая стоять может до самого нашего возвращения в Цзиньгуанди, и ничего с этим не поделать, разве что Тянь-луну помолиться в надежде на его милость.

Сам он был из гичё, и, быть может, лишь насмехался надо мной, но я принял его совет, и вместе с младшими товарищами совершил молитву и принес Повелителю Нижнего Неба скромные дары.

А после мы трое долго беседовали обо всем и пили славное рисовое вино. Во всяком случае мне и Амо оно таковым показалось. Сяодин же, как пришло время ложиться спать, стал жаловаться на головную боль и сетовать на цзю. Мы посоветовали ему скорее укладываться с тем, чтобы сон успокоил его боль, и ему не оставалось ничего иного, окромя как послушаться. И, быть может, только это его недомогание в ту ночь и спасло нас.

Пошёл дождь, и его шум меньше, чем за дянь, погрузил меня в глубочайший сон. Поначалу мне ещё мешал ворочавшийся Сяодин, но затем Амо заворчал на него, и он затих. Вот тогда-то я и потерял связь с действительностью, не видя и не слыша ничего, кроме убаюкивающего шума дождя, глушившего и разговоры дозорных, и треск их костра, и всё остальное.

Проснулся я от чьих-то вскриков и поначалу не понял, что именно произошло, а когда вскочил, то увидал, как несколькими молниеносными взмахами меча кто-то зарубил тех, кто пытался убежать из шатра. Страх овладел мною, но тут я услышал приказ зажечь огонь, и другая темная фигура, которую я приметил лишь тогда, метнулась в сторону светильника, рядом с которым мы оставили огниво.

Когда огонь осветил шатёр, я разглядел Амо Сэмея с окровавленным мечом посреди шатра, Сяодина возле зажженного светильника и двух незнакомцев с намотанными на голову и лица платками. Оба сжимали в руках ножи. Амо склонился над ними, размотал их платки и некоторое время рассматривал неудачливых убийц. Наконец, он заключил, что оба мертвы, и велел позвать воинов, что сопровождали нас.

— Кто это такие? — глухо спросил я.

— Как знать, — отозвался Амо, достал тряпицу и, отирая свой меч, добавил: — Либо грабители, прознавшие о гробнице, и о том, что мы там были, либо, Мэн-гэ, у вас тут отыскались враги. Как бы то ни было, кабы не сяо-Байху, нам бы несдобровать.

Сяодин, одевшись, ушёл за воинами, а, вернувшись, в ответ на мой вопрос о том, что произошло, сел и поведал, что так и мучился головной болью, мешавшей, вопреки нашим заверениям, ему заснуть, и притих лишь потому, что не желал мешать нам с сяо-Амо спать, но сам так и не сомкнул глаз. Вслушиваясь в шум дождя, он услышал чьи-то голоса и поначалу подумал, что ему почудилось или что то дозорные совершают обход, и даже не сразу смекнул, что что-то не так, когда, подняв ткань, закрывавшую вход, в наш шатёр проникли двое каких-то людей, осмотрелись и пошли в нашу сторону.

Лишь тогда, когда один из них вытащил нож, как Сяодин понял по его движению, младший мой товарищ смекнул, что к чему, вскочил и, криком разбудив нас, попытался оказать разбойникам сопротивление тем, что попалось ему под руку. Как оказалось, то был пустой кувшин из-под вина, которым он запустил в одного из нападавших. Второй тут же бросился на него и сумел порезать, но Сяодин отбился, а там уж Амо отыскал свой меч и обратил нападавших в бегство. Сбежать, впрочем, им так и не удалось, ибо удача изменила им, и они сами обратились в жертв.

Выслушав этот рассказ, я крепко задумался, и утром, после тяжких дум, высказал товарищам предположение о том, что то могли быть родичи или подельники того расхитителя гробниц, что был пойман и казнен с моей помощью после истории с шёлковой картиной. Амо согласно кивнул, добавив, что те слишком скверно подготовились для наёмников. Мы с Сяодином кивнули и более о том не заговаривали. История эта озадачила нас и ввергла в тревожное беспокойство. Оставшиеся три ночи мы не гасили огня в шатре и договорились, что один из нас троих непременно будет бодрствовать, покуда остальные отсыпаются. А по возвращении пришлось писать отчетов больше, чем предвиделось.

Благо мы вернулись в выходной день, и я зазвал Сяодина в дом учителя, дабы он подтвердил учителю мою правоту относительно назначения шёлковой картины госпожи Ху и заодно позавтракал вместе с нами.

Говорил, в основном, Сяодин, и учителю не оставалось ничего иного, кроме как поверить ему. С усмешкой он признал, что, коли так, то я был прав. Сяодин же, обрадованный просяной кашей с кусочками курятины, не остановился на достигнутом и принялся рассказывать о нашем товарище Амо, который вначале наложил сильные защитные чары на гробницу, а затем спас нас всех от разбойников. Наставник мой заинтересовался этим происшествием, и Сяодин, не дав мне и слова вставить, принялся сам рассказывать о том, что приключилось с нами. Я вздохнул и не стал ему мешать. Ведь он всё равно знал и видел больше моего.

Начало его рассказа