Всего час спустя я получил сообщение, что наркоман по прозвищу Паленый – регулярный посетитель ночлежки «Хлеб и мед» на авеню С в Ист-Виллидже.

Когда оно пришло, я был уже на Седьмой авеню в Вест-Виллидже. Сидел и ждал у павильона безымянной гадалки.

Через стеклянный фасад мне было видно небольшую комнату, оформленную в красных тонах. Там были разнообразные кристаллы, два стула, обитых плюшем, пятнистая кошка и фотография какого-то лысеющего большеносого человека в рамке.

Я зашел внутрь, и меня тут же окутал приторный запах, очень знакомый, но я не мог вспомнить, что это за аромат. Электронная система возвестила о моем приходе одинокой трелью жаворонка, призывающего старого друга или новую возлюбленную.

Из-за красных портьер появилась плотная бледная женщина в зеленом наряде, отделанном крохотными круглыми зеркальцами.

– Вам кого? – осведомилась она.

– Валета, – ответил я.

Лицо женщины и без того было неприязненным, а теперь она прожгла меня сердитым взглядом.

– Скажите ему, что это Шеймус из Саутсайда.

Она скривилась, но все-таки ушла обратно за портьеру.

Я ждал и размышлял о том, какой тюремный срок будет мне светить, когда я закончу свои расследования.

Но тут женщина отдернула портьеру и, не входя в комнату спиритуальных консультаций, проговорила:

– Идемте.

Сквозь короткий темный коридор мы прошли в светлую кухню, где две женщины и трое детей что-то готовили или ели. Одна чумазая девочка, сидевшая за обеденным столом, посмотрела на меня, улыбнулась и немедленно засунула палец в нос.

Хмурая женщина провела меня через другую дверь в комнату, которую можно было назвать гостиной.

Здесь было два мягких стула, один – ярко-желтый в синий горошек – нормального размера и на вид вполне удобный. Второй же был чуть ли не вдвое больше своего мелкого собрата и, кажется, черный, но как следует рассмотреть цвет и дизайн я не мог, потому что на стуле этом сидел неимоверно толстый человек.

Кирен Класки весил килограммов сто пятьдесят, не меньше. А из головы его можно было бы после смерти сделать баскетбольный мяч – такая она была огромная и круглая. Черты лица у него крупные, массивные руки и круглые, как ветчина, ноги.

Кирен – белый мужчина – был облачен в синюю пару с красным галстуком. На столике возле его стула размером с диван лежал черный цилиндр. Интересно, он хоть когда-нибудь встает и надевает его?

– Джо! – взвыл толстяк.

– Привет, Кирен.

– Я слыхал, тебя уволили.

– Причем одиннадцать лет назад.

– А я вот все здесь, – пророкотал он. – Чего тебе нужно?

Еще до увольнения я как-то спас Кирена из передряги, после которой его бы посадили очень надолго. У него была необходимая мне информация о торговле героином в Бруклинских доках, а у меня нашелся друг в документационном отделе, который смог изъять последние ордеры на его арест.

– Я присяду? – спросил я толстяка.

– Пожалуйста, пожалуйста, – он указал на стул и позвал: – Мария!

В комнату изящно скользнула женщина. Молодая, одетая в крестьянское платье из разноцветных ярких полос, которое лет сто назад было популярно по всей Восточной Европе.

Лицо ее было одновременно красивым и измученным.

– Да, папа?

– Принеси гостю граппы[29].

– Да, папа, – сказала она и ускользнула вновь.

– Она красавица, – проговорил Кирен. – Но вечно витает где-то в облаках.

– Похоже, ей и не надо опускаться на землю, – сказал я.

– Так зачем ты здесь, Джо?

Он был старше меня, но в нашем деле это значения не имело. Когда-то и я три месяца его поддерживал, когда в этом была необходимость.

– Ты знаешь такого наркомана по кличке Паленый?

Вернулась Мария, неся в руках изящный стакан для воды, на две трети наполненный прозрачным сорокаградусным напитком.

Она дождалась, пока я отопью глоток, удостоверилась, что я не поморщился, улыбнулась и ушла.

– Это имя или фамилия? – спросил Кирен.

– Прозвище. Его так называют, потому что у него ожоги по всему лицу и на левой руке.

– Ах, этот. Да. Несчастный он парень. Тебе надо его найти?

– Это я и сам могу. Просто хотел узнать, не расскажешь ли ты мне что-нибудь о нем.

– Он хороший клиент. Когда деньги есть. Но, кажется, нашел нового поставщика. Я его уже несколько месяцев не видел. Может, он уже и умер.

– Сколько он берет?

– Он обычно колол по две за раз. Было время, он и по три раза в день приходил.

– По две за раз?

Толстяк кивнул.

– Значит, столько ты мне и продашь.

Ночлежка «Хлеб и мед» называлась так оттого, что на крыше ее Арнольд Фрей держал пасеку. Мед из этих ульев он использовал, чтобы кормить бездомных, пьяниц и наркоманов, что останавливались у него.

– Мед, – говаривал он, – это божья пища.

Когда Арнольд умер, управление ночлежкой взяла в свои руки его дочь Эстер. Она была очень похожа на отца и мыслила так же, как он. Она сохранила пасеку и сама пекла хлеб.

Я постучал по стойке мужского крыла ночлежки и сказал:

– Здравствуйте, меня зовут Джо Оливер.

– Из полиции? – просила Эстер, вставая с орехового офисного кресла.

– Последний раз, когда я тебя видел, тебе было от силы лет шестнадцать, – ответил я. – И я теперь выгляжу совсем иначе.

– У меня хорошая память, – произнесла она. – В моем деле без этого никак.

На ней было длинное черное платье, которое совершенно скрывало фигуру, какой бы она ни была.

– А что еще ты обо мне помнишь?

– Мне нужно знать, полицейский вы или нет.

– Уже нет. Меня лет десять назад уволили.

Она невольно улыбнулась.

– Я пришел узнать, не найду ли я здесь парня, которого называют Паленым, – сказал я.

– И думаете, что я вам помогу?

Глаза у нее были серые, а у меня – карие. Мы вгляделись друг в друга в поисках повода довериться, но такового не оказалось.

– Я даю вам честное слово, что не желаю зла Теодору, и вдобавок к этому пожертвую на нужды приюта тысячу долларов наличными прямо сейчас. Я согласен встретиться с ним и под вашим присмотром, если желаете.

Когда я передал деньги, Эстер позвала похожего на тень молодого черного парня, который провел меня в подсобку под самой крышей, прямо рядом с ульями. Глаза у него были серые, как и у Эстер.