– Спасибо! – как ребенок обрадовался он. – А я-то думал, ты врешь про вторую.

– Я стараюсь не врать людям, которые мне помогают.

Паленый кивнул, поглаживая карман, куда он спрятал наркотик.

– Валенс и Прэтт работали с кем-нибудь еще? – спросил я.

– Обычно нет. То есть и сутенеров, и детей они временами заставляли делать всякие гадости, но они все время были главными, если ты понимаешь, о чем я.

– А другие полицейские были?

– Нет, никогда.

– Точно?

Единственное, чего сейчас хотелось Паленому, – это забиться куда-нибудь, где он сможет вколоть себе дозу. Но он не хотел быть грубым со своим благодетелем, поэтому он собрался с мыслями.

– Однажды мне дали конверт и велели передать его одному парню возле здания ООН.

– Какому парню?

– Такой поганый коротышка.

– Белый? Черный?

– Белый в розовом костюме, который пах розами. Я запомнил, потому что обычно никогда не могу определить, чем именно пахнет парфюм, но это точно были розы.

– Что было в конверте?

– Я его не открывал. Потому что Антон дал мне его и сказал, что заплатит только тогда, когда я вернусь.

– И это все?

– К чему тебе это? И Антон, и Йолло уже мертвы, и все их дела закончены.

– Но в могиле было и свежее тело, – уточнил я. – Оно там пролежало от силы несколько дней. Кто-то, кто знал о делах ныне покойных полицейских, похоронил там эту женщину.

– Может, я позже что-то вспомню, – принялся спекулировать Паленый. – Знаешь, иногда, когда я сплю после дозы, у меня во сне какие-то детали складываются.

– Ну да, – сказал я. – Окей. Если что-нибудь вспомнишь, у Эстер есть мой номер.

– Может, мы могли бы заключить с тобой сделку?

– Может быть… если вспомнишь что-нибудь, что мне нужно.

Минуту или две мы стояли молча.

– Ты и правда вытащишь Мэнни из тюрьмы? – спросил Паленый.

– Так или иначе, – ответил я, еще сам не зная, что означают эти слова.

Наркоман воспринял это как прощание и пошел прочь. А я остался стоять на углу. Было почти три часа ночи. От воспоминания о братской могиле, которую мы видели, у меня тряслись руки.

Я знал, что сплю, потому что всю ночь слышал, как некий безымянный заключенный обещает изнасиловать и убить моих жену и дочь. Я чувствовал сырой холод, ощущал мохнатые лапки насекомых на коже. Мужчины кричали от безумия и боли. И непрекращающийся топот несчастных, ходящих по камерам в два с половиной шага длиной.

Разумеется, все это не могло быть реальным. Хоть я и находился в подземной келье, звуков страдания кругом не было и в помине. Не копошились в поисках любви или крови крысы, и не было слышно ничьих шагов.

Лучше бы я не ложился, а спланировал следующий ход.

Проснулся я совершенно изможденным, безо всякого аппетита и почти без надежды. Но я знал, что делать дальше. Знал, куда идти и как туда добраться.

Первым местом назначения были Рэй Рэй Вонамэйкер и компания к югу от Центрального парка «Без четверти двенадцать».

Брат Рэй Рэя, Брилл Вонамэйкер, был водителем автобуса в Нью-Йорке. Он был отличный трудяга и имел массу поощрений от города, трудового цеха и всяческих частных пассажирских контор, которые оценивают общественный транспорт и его водителей.

Брилл был образцом добродетели, а вот его брат Рэй Рэй – настоящим бедокуром. Свой первый срок в тюрьме он отсидел за торговлю наркотиками. Второй – за покушение на убийство. Последний – за угон кареты скорой помощи, причем никто – даже сам Рэй Рэй – внятно не мог объяснить, зачем он угнал этот фургон. Когда Рэй Рэй заработал третий срок, Брилл решил его спасти. Он купил пять поломанных автобусов и трудился не покладая рук, чтобы их отремонтировать, пока Рэй Рэй сидел в Аттике.

Когда завзятый преступник в очередной раз вышел на свободу, брат подарил ему готовый бизнес: транспортную компанию, которая будет возить родственников и возлюбленных в места не столь отдаленные, где томятся их любимые, родня и друзья.

Любовь – великая сила. Думаю, Рэй Рэй выкарабкался не потому, что в руках у него оказался прибыльный бизнес, а от сознания того, что все эти годы его брат трудился только ради него.

Рэй Рэй получил права на вождение автобуса, нанял штат, по большей части из бывших заключенных, и принялся работать по семь дней в неделю. Он перевозил по минимальной цене супругов, членов семей и других неравнодушных, чтобы они навестили их невезучих милых сердцу людей.

Я снял накладные бакенбарды и усы, надел желтую толстовку и отправился на автобусную остановку, которую полиции Нью-Йорка велено было обходить стороной, дабы не вызывать политического резонанса на тему прав заключенных.

Большая часть клиентов Рэй Рэя, направляющихся в тюрьмы, – это жены и дети, матери (реже – отцы и братья). Но исправительная колония Бедфорд-Хиллз была единственной женской тюрьмой строгого режима в Нью-Йорке. И на этом маршруте были и мужья, и парни, затесавшиеся в компании матерей, бабушек, взрослых дочерей и детей.

Когда я забрался на подножку старомодного автобуса, в руке у меня было семнадцать долларов пятьдесят центов, потому что я намеревался заплатить и прокатиться относительно анонимно.

– Джо? – немедленно спросил водитель.

– Привет, Ленни.

– У тебя что, кто-то в Бедфорде?

– Я теперь частный агент. Надо кое с кем поговорить.

– Тебе повезло, что этот автобус ведет не сам Рэй Рэй, – сообщил Ленни Дозорный. Это был тощий белый человек с грязноватыми светлыми волосами и кожей, напоминавшей шкуру крокодила-альбиноса.

– Это еще почему?

– Потому что ты ему хвост подпалил так, как никакой другой коп. И он мне говорил, что никогда не позволит тебе ездить на его автобусах.

– И что?

– Я буду молчать, если и ты станешь помалкивать. С тебя семнадцать пятьдесят.

– Вы собираетесь повидаться с женой? – спросила плотная черная женщина с красивым лицом. Она сидела у окна, я – ближе к проходу.

– Нет, хочу навестить подругу друга. Нельзя, чтобы его здесь видели, так что я просто передам сообщение.

– Как супружеский визит?

– Не думаю, что моему другу это понравилось бы.

– А ему знать и не надо, – объяснила темнокожая Афродита. – Если ее мужчина не может приехать сюда и дать то, что ей нужно, то ему надо радоваться, что у него есть такой друг, который приедет и сделает это за него.

– Если б он мог этому порадоваться, не оказался бы сейчас в такой ситуации, что ему нельзя показываться на люди.