победы, а под черным, что вызывает гибель его отца. События комментирует хор юношей:

В час осыпавшихся весен,

Ран, неведомых врачам.

Черный, черный лишь преносен

Цвет – горюющим очам.

В час раздавшихся расселин –

Ах! – и сдавшихся надежд! –

Черный, черный оку – зелен,

Черный, черный оку – свеж.

‹…›

В час, как все уже утратил,

В час, как все похоронил,

Черный, черный оку – красен,

Черный, черный оку – мил.

‹…›

В час, как розы не приметил,

В час, как сердцем поседел –

Черный, черный оку – светел,

Черный, черный оку – бел.

Посему под сим злорадным

Знаком – прибыли пловцы.

Пребелейшей Ариадны

Всé мы – черные вдовцы.

Всé мы – черные нубийцы

Скорби, – сгубленный дубняк!

Всé – Эгея соубийцы,

И на всех проклятья знак –

Черный…

(III: 631).

Явление цветового алогизма широко распространено в русском фольклоре. Оно основано на семантической диффузности прилагательных и ведет через метафору к цветовой символике. При этом «метафора живет лишь до тех пор, пока живет сознание контраста между контекстом и прямым значением слова» (Кацнельсон 1947: 307). У Цветаевой такой контраст предельно обнажен в парадоксальных сближениях прямого значения слова черный и переносно-символических значений слов зелен, красен, бел. В контексте «Ариадны» воссоздаются утраченные языком переносные значения прилагательных, при этом Цветаева подробно мотивирует каждое такое переносное употребление. В тексте имеется ряд прилагательных психологического восприятия: преносен – свеж – мил, параллельный ряду прилагательных со значением цвета, и оба эти ряда пересекаются в объединяющем их слове светел. За психологической трактовкой доказанного поэтическими средствами тезиса черный – бел у Цветаевой следует его философская интерпретация в варианте белый черен (И на всех проклятья знак – черный). В цветаевском мировоззрении аффект есть жизнь, успокоение – смерть. Поэтому символ предельной скорби – черное – в начале фрагмента есть символ жизни. Но поэт показывает, как скорбь находит в черном цвете утешение гармонией, успокоение, т. е. черное превращается в белое, и белое становится символом смерти (черное и белое изоморфны в погребальных и свадебных обрядах разных народов). Если в языковом развитии, соответствующем развитию мыслительных процессов, прослеживается движение от синкретического совмещения признаков в одном слове, свойственного мифологическому мышлению, к градуальным оппозициям средневекового мышления и далее к бинарным, привативным оппозициям современного мышления и языка (Колесов 1984: 18–19), то Цветаева, идя «по следу слуха народного», прослеживает и демонстрирует этот процесс как бы в обратном порядке. Исходная оппозиция контекста – бинарная: условный знак победы – белый парус, знак поражения – черный. Затем она расчленяет элементы бинарной оппозиции на элементы градуальной: «черное – зеленое – красное – белое», затем совмещает все члены полученной градуальной оппозиции в синкретическом единстве «черное – белое». Характерно, что все это вполне оправдано содержанием текста, его обращенностью к античной мифологии.

В противопоставлении черного и белого у Цветаевой выделяется еще один аспект, касающийся изображения пространства. Когда пространство связано с белым цветом, оно бедно и плоско:

Ариадна

Далече

Плыть! Сквозь сны

Дней, вдоль пены кормовой

Проволакивая мой

Лик и след.

Белый беден

Свет!

(III: 603);

В сердце, где белая даль,

Гладь – равноденствие – ближний,

Смертолюбивую сталь

Переворачивать трижды

(II: 89).

В первом контексте происходит трансформация фразеологизма белый свет благодаря отнесению компонентов в разные стихотворные строки и их разделению словом беден. Следствием такого разделения является восстановление цветового значения у слова белый. По позиции в стихотворной строке слово беден относится больше к слову белый, чем к слову свет. Во втором контексте плоскостное значение белого пространства достаточно четко выражено словом гладь.

Пустоту белого Марина Цветаева показывает и в связи с вниманием к этимологии слова пробел. В приведенном ниже контексте этимологический анализ включается в содержание стихотворения и мотивирует сближение разных образов.

Есть пробелы в памяти, – бельма

На глазах: семь покрывал.

Я не помню тебя отдельно.

Вместо черт – белый провал.

Без примет. Белым пробелом –

Весь. (Душа, в ранах сплошных,

Рана – сплошь.) Частности мелом

Отмечать – дело портных.

‹…›

Ты – как круг, полный и цельный.

Цельный вихрь, полный столбняк,

Я не помню тебя отдельно

От любви. Равенства знак

(П.: 187).

Не помню в последней строфе означает ‘не хочу знать, не хочу принять таковым’: белое (пробел) соотносится здесь с понятием, в сознание не допускаемым, но таким, которое против воли приходится допустить; белым обозначена здесь пустота перед принятием страдания – осознания утраты.

Характерно, что слово белая является постоянным авторским эпитетом к слову дорога:

Я подымаюсь по белой дороге,

Пыльной, звенящей, крутой.

Не устают мои легкие ноги

Выситься над высотой.

(I: 187);

Увозят милых корабли,

Уводит их дорога белая…

И стон стоит вдоль всей земли:

«Мой милый, что тебе я сделала?»

(I: 546);

Нагулявшись, наплясавшись на шальном пиру,

Покачались бы мы, братец, на ночном ветру…

И пылила бы дороженька – бела, бела, –

Кабы нас с тобой – да судьба свела!

(I: 324);

Вся наша белая дорога

У них, мальчоночков, в горсти.

Девчонке самой легконогой

Все ж дальше сердца не уйти!

(I: 549).

В некоторых случаях, как, например, в первой цитате, слово белая употреблено при описании дороги белого цвета – крымской дороги, мощенной белым камнем, однако смысл такого сочетания, вероятно, шире номинативного цветообозначения, он может быть связан с обозначением переходного состояния. Семантика белого цвета, связанная с пустотой, предшествующей заполнению, была вполне осознана и названа самой Мариной Цветаевой. В очерке «Мать и музыка», говоря о своем детском восприятии названий нот, она пишет: «До – явно белое, пустое, до всего, ре – голубое, ми – желтое…» (V: 10).

При обозначении пространства черным переносное значение резко противоположно переносным значениям белого. Если белое – знак пустоты как незаполненной плоскости, равнины (а в переносном смысле знак неведения, бесстрастия) или готовности к заполнению, то черное – знак пустоты как опустошенности, утраты, следствие полного горя, т. е. белое – «до всего», а черное – «после всего»:

Вслушиваюсь – как в урне

Глухо, как в лоне