Восстание 17 июня затронуло все слои населения, но прежде всего это было одно из крупнейших рабочих восстаний в новейшей истории Германии; две трети арестованных были рабочими. Их недовольство экономическими условиями и неприятие диктатуры СЕПГ были неоспоримыми движущими мотивами этого восстания. Время восстания имеет большое значение: смерть Сталина, новый многообещающий курс в СССР, недостаточность реформаторских усилий руководства СЕПГ, наконец, повышение трудовых нормативов, но прежде всего очевидная неуверенность режима перед лицом событий в Москве – все это побудило людей выйти на улицы против заметно ослабевшего режима. Этот расчет на слабость правителей оказался верным, что касается руководства ГДР: партийное руководство и власти были парализованы перед силой восстания. Только ввод советских танков спас диктатуру СЕПГ.

Потребовалось много времени, чтобы ситуация в ГДР вновь стабилизировалась после восстания, и во многих отношениях СЕПГ так и не смогла полностью оправиться от этого потрясения. Здесь было слишком очевидно, что правление СЕПГ встретило подавляющее неприятие среди народа и особенно среди рабочего класса. Даже стремительно растущее число беженцев указывало на утраченное доверие: только в 1953–1956 годах из ГДР на Запад уехало более миллиона человек – надежный индикатор настроений в стране[18].

Таким образом, 17 июня внесло ясность: во-первых, никто больше не мог усомниться в том, что режим СЕПГ был диктатурой меньшинства, а не правлением народа, что бы под этим ни понималось. Во-вторых, СССР продемонстрировал готовность к прямому вмешательству при малейшей угрозе его власти и намерение обеспечить власть СЕПГ даже военными средствами; это гарантировало безопасность партийного руководства и подавляло любые мысли об открытом восстании на десятилетия вперед. И в-третьих, США не вмешались в конфликт, тем самым подтвердив, что даже в конфликтных ситуациях они признают разделение сфер интересов и придерживаются соглашений четырех держав. Что бы ни говорила пропаганда, СССР мог быть спокоен: военная интервенция Запада в ГДР не предвиделась.

Во время восстания руководство СЕПГ по-прежнему использовало лозунг, что это было не что иное, как «фашистский переворот», и это оставалось официальной формулировкой до 1990 года. Но эта классификация лишь скрывала степень недоумения и разочарования в своей собственной базе – рабочем классе. Ибо внутри страны было слишком хорошо известно, кто и против кого проводил демонстрации. Возникшее (или укрепившееся) недоверие к собственным рядовым членам так никогда и не исчезло у руководства СЕПГ до конца его правления. «Надежде, должно быть, трудно противостоять июньскому опыту», – говорил после событий 17 июня герой пролетарского романа партийного конформиста Германа Канта, а для будущего это означало: «Берегись, будь бдителен, будь начеку, никакого легковерия, никакого ленивого либерализма, никакого романтизма, борьба еще не закончена, не бойся упрека в узости, если это значит: ни пяди земли врагу и никогда больше ни одного шанса для еще одного июня»[19].

Однако тот факт, что население восстало против плохого снабжения, дефицита товаров и злоупотреблений властью со стороны партии, подтверждался внутри страны в многочисленных отчетах от партячеек, а также от Штази. Одна из руководительниц Политбюро СЕПГ жаловалась, что «оправдывались вещи, которые нельзя было оправдать, и замалчивались обстоятельства, замалчивать которые было преступлением». Однако в курсе партии никто не сомневался: «Генеральная линия партии была и остается верной» – имелось в виду «строительство социализма». Однако ускорение процесса преобразования было «ошибкой». В результате скорость изменений в экономике оказалась слишком высокой. Ошибочными были и «попытки вытеснения и ликвидации городской средней и мелкой буржуазии и крупного крестьянства»[20].

Внутри партии основным объектом критики стал авторитарный стиль правления Вальтера Ульбрихта, против которого теперь, казалось, было большинство в руководящих органах. Однако, когда через несколько недель ситуация в Москве снова стала неясной из‑за ареста Берии, критики уклонились от дальнейших шагов, и падение Ульбрихта, которое казалось уже неизбежным, было предотвращено. Лидер же партии теперь занялся тем, что обычно и делают лидеры компартий: стал громить своих внутрипартийных оппонентов; многие из них были по его указанию арестованы и заключены в тюрьму. Последовала обширная «чистка», особенно в нижних эшелонах партии, в сочетании с усилением силовиков и особенно Штази, которая с этого момента должна была больше сосредоточиться на внутриполитической ситуации и меньше на «разведке» в Западной Германии.

Одновременно руководство партии пытается быстро, без лишнего шума и пыли устранить наиболее важные помехи. Большинство мер, принятых во времена «обострения классовой борьбы», были возвращены назад; путем дальнейших социально-политических улучшений предпринимается все, чтобы вернуть доверие населения: зарплаты и пенсии были повышены, цены снижены – что, с другой стороны, означало, что центральные экономические планы не могли быть выполнены, поскольку производительность труда не поспевала за зарплатой. СССР также стремился как можно быстрее стабилизировать ситуацию в ГДР. Поэтому он отказался от дальнейших репарационных выплат, расходы на размещение Советской армии были сокращены, а некоторые предприятия Советских акционерных обществ (САГ) были возвращены.

Решающим же обстоятельством для дальнейшего развития было то, удастся ли руководству СЕПГ устойчиво увеличить экономический рост, производительность и ситуацию с поставками за счет более масштабных реформ. В Советском Союзе «новый курс» был продолжен при новом партийном лидере Хрущеве: там увеличивалось производство товаров народного потребления, совхозы и колхозы получили бо́льшую автономию, а в результате сокращения репрессий готовность к реформам возросла как среди населения, так и в аппарате власти.

Это нашло яркое выражение на ХХ съезде КПСС в феврале 1956 года, где Хрущев выступил с резким, дотоле не слыханным с официальной трибуны, обличением Сталина и его преступлений. Его критика была направлена в первую очередь на самого диктатора, на «культ личности» вокруг него и установленную им политическую линию. Партия и созданная ею система власти остались нетронутыми, как и принципы марксизма-ленинизма или причастность членов нынешнего руководства КПСС к сталинским преступлениям. Тем не менее речь Хрущева стала сенсацией, ведь он сказал то, что раньше невозможно было произнести безнаказанно: что миллионы невинных людей были осуждены и уничтожены во время правления Сталина. Хрущев особо подчеркнул, что партия также стала жертвой сталинского террора. 98 из 139 членов ЦК, 2210 из 2750 районных секретарей партии были расстреляны или погибли в ГУЛАГе в сталинскую эпоху. Из 200 членов украинского ЦК в живых осталось только трое[21].

Выступление Хрущева стало вторым шоком после восстания 17 июня для руководства СЕПГ, которое предавалось культу великого вождя Сталина так же бездумно и беззаветно, как и все остальные компартии. Однако в ГДР «обсуждения ошибок» не последовало; здесь любой ценой не допускалась информация или дискуссии о сталинских массовых преступлениях. Только спустя годы