что сама на днях позвоню, а лучше всего нам больше не общаться… Напишу тебе письмо, и в нем постараюсь все изложить… Уходи, пожалуйста… Потом как-нибудь передам твои личные вещи… И давай без истерик…

Мы взрослые люди…

— Я его знаю? — тихо спросил Нексин.

Он хотел еще раз ударить в дверь, но дрожал от волнения, по телу прокатывался сильный озноб, и руки не слушались. Хромова ответила:

— Какое это имеет значение?

— Для меня имеет, поэтому и спрашиваю. Можешь не открывать, но хотя бы честно скажи.

Хромова долго молчала, он уже и не ожидал от нее никакого ответа, а тупо смотрел на дверь. Вдруг она сказала:

— Да, ты знаешь его.

Нексин продолжал все также смотреть на дверь, глаза у него повлажнели от горечи и обиды, в них была тоска и бесконечная растерянность… Так продолжалось несколько мгновений; вдруг он со всего маху ударил в дверь ногой, так что она задрожала, потом сунул в дверную ручку букет, взял сумку, коробку и пошел вниз.

Подойдя к машине, он увидел стоявшую позади его автомобиля белую иномарку, стал разглядывать ее; и его осенило: «Баскин?.. Хвастался, что собирается купить новую машину… А когда его спросил: какого цвета? Ответил, что «белая, как невеста». Нексин бросил вещи в багажник, закрыл его и уже осознанно снова обошел иномарку; неожиданно ударил ногой по наружному боковому зеркалу, удар получился неуклюжим, но этого было достаточно, чтобы корпус зеркала свернуло, а само зеркало покрылось густой паутиной трещин. Машина взвыла сигнализацией. Нексин выжидающе посмотрел на окна квартиры и обнаружил в окне спальни испуганное лицо Баскина. При виде его у Нексина от волнения так скаканул адреналин, что он покраснел и задрожал от злости и ненависти, а после этого, уже как заядлый хулиган и скандалист, зашел с другой стороны автомобиля и теперь уже несколькими ударами каблука вдребезги разбил второе наружное зеркало. После сел в свою машину и под продолжающийся вой сигнализации белой иномарки поехал со двора.

У Нексина появилось маленькое удовлетворение от содеянной Баскину гадости. Потихоньку волнение и ошеломительное состояние, вызванные приемом, оказанным Хромовой, улеглись, несколько отошло и от сердца, но разум оставался все таким же замутненным, словно после похмелья. Автомобиль вел машинально, повинуясь больше инстинктам самосохранения и элементарной осторожности на дороге, но только не осмысленности своих действий; в результате через какое-то время обнаружил, что на улице почти нет городских огней, а он, оказывается, выехал из города. Нексин резко развернулся, чтобы ехать обратно. Ему снова захотелось вернуться назад, к Елене Аркадьевне, — очень хотел ее увидеть. Он в этот момент острее, чем когда бы то ни было, почувствовал, как бесконечно, оказывается, дорога она ему, и был готов, как казалось, к любому унижению, только бы с нею остаться, упасть на колени, просить прощения за обиды, которые, возможно, причинял; готов был простить ей измену и попытаться объясниться. Нексин проехал несколько улиц, и оставалось пару кварталов до дома Хромовой, как его обогнала милицейская машина с проблесковыми огнями, двигалась она в ту же сторону, куда он. К нему вернулся холодный рассудок; он принял автомобиль в сторону и остановил, решив, что милиция едет к дому Хромовой разбираться по поводу повреждения машины Баскина. В этот момент ему, впрочем, вовсе не было страшно, что им займутся, еще и заведут какое-то дело, остановило другое: он понял, как глупо, всех глупее, и Хромовой, и ее любовника Баскина, будет выглядеть, если вернется назад, обнаружится, что машину разбил из ревности и мести, и, того хуже, над ним еще и посмеются. Нексин снова развернулся, чтобы уехать, но, проехав с километр, опять остановился и тяжело откинулся на спинку сиденья, от усталости и нервного напряжения закрыл глаза. Перед ним мгновенно возник образ любимой им женщины, которая теперь была уже не его, Нексина, женщиной, а была с другим. Он тихо застонал от бессилия сделать хотя бы что-то, чтобы изменить ситуацию, и от уязвленного самолюбия, что ему предпочли другого. Нексин вылез из машины и машинально двинулся к дому Хромовой. Возвращаться было достаточно далеко, но он совершенно не замечал расстояния, идя очень быстро, временами переходя на бег, торопясь, словно боялся опоздать и пропустить что-то значимое, важное для его судьбы, а его глаза застилала время от времени набегавшая слеза обиды. На улице было темно, редкие фонари плохо освещали дорогу, витрины магазинов из экономии электричества горели тускло, и он пару раз оступался и падал, но боль от ушиба колена и расцарапанной ладони не могла заглушить в нем другую — душевную. Его еще никогда не оставляли женщины, всегда их оставлял он, и, как ему казалось, без каких-либо взаимных обид и претензий; и, если раньше он даже не мог предполагать, что, расставаясь с кем-то, причиняет человеку неизбежные в таких случаях страдания и переживания, потому что всегда думал только о себе, то сейчас узнал, как, оказывается, бывает тяжело, когда тебя бросают.

Вот и знакомый дом. Нексин остановился на дороге и, несмотря на переполнявшие его чувства, с опаской зашел во двор. К его удивлению, милицейской машины не было. Белая иномарка стояла на прежнем месте, вокруг вообще не было никого, словно ничего не случилось. Он прошел в глубь двора, чтобы нельзя было его увидеть со стороны и где не было освещения, и спрятался за ствол старой липы. На это дерево однажды, когда, сидя под ним на лавочке, Елена заговорила о том, как жители их двора любят собирать липовый цвет для чая, он под настроение, как мальчишка, залез и нарвал ей целый пакет липового цвету. Нексин провел ладонью по грубой коре дерева, словно здороваясь со старой знакомой. Через голые ветви отсюда хорошо были видны выходившие во двор все три окна квартиры Хромовой. Свет горел только на кухне. Нексин жадно всматривался в желтоватый квадрат окна, давая волю своему воображению. Он знал каждый предмет кухни, ее обстановку и представлял себе, как теперь за столом Елена пьет чай с Баскиным; представлял себе потому, что вечерами они с Еленой тоже любили пить чай и беседовать; говорили обо всем на свете, темы могли быть самые неожиданные, и было это после того, как она, оставив его в постели после всегда жадной и страстной любви, приготавливала чай и звала, приговаривая: «А теперь, поговорим!..» И эти беседы могли длиться очень долго, пока их снова не начинало влечь друг к другу, и тогда они оставляли чаепитие и снова удалялись в спальню… «Да, они пьют чай», —