— Черт возьми, — пробормотал Валера, высказываявсеобщее мнение на этот счет, Лидия Артуровна испуганно посмотрела на мужа ивдруг смертельно побледнела, лицо писателя точно окаменело, а взгляд,устремленный к отрубленной руке, очень мне не понравился. Растерянности илистраха в нем не было, скорее ненависть.

— По-моему, нам действительно придется вызватьмилицию, — заметил Валера.

В общем, я опять взобралась на пригорок и позвонила по 02.Дальнейшие свои телефонные мытарства описывать не буду, в конце концов мнеудалось дозвониться до районного отделения милиции, где моему звонку необрадовались и сообщили, что раньше чем к вечеру приехать не смогут. Во-первых,сейчас нет машины, во-вторых, если машина к обеду и появится, то радостьнебольшая, потому что все равно нет бензина, а в-третьих, если даже оннайдется, то добираться к нам предстоит через соседнюю область, раз мостснесло, а это крюк в сто километров, а может, и больше, потому что там тожедороги не сахар.

— В Заручье есть лодка, — не выдержала я, —вы могли бы добраться на ней, и бензина не нужно. В конце концов, речь идет обубийстве.

— А труп есть? — вздохнули на том конце провода.

— Есть кисть руки, — свирепея, ответила я. —Этого что, мало?

— Чтобы возбудить уголовное дело по факту убийства,нужен труп, — а рука не считается. Может, мужик какой ее по пьяному делуоттяпал или там бензопилой… всякое бывает, а вы уж сразу убийство… А нам летисломя голову… поспрашивайте у местных, не покалечился ли кто…

С родной милицией я и раньше имела дело, не приходя от этогов восторг.

Опять же, муж у меня почти что мент, и тоже ничего хорошего,но такого мне слышать еще не доводилось, и я, признаться, растерялась.Пробормотала «извините» и отключилась.

Когда я вновь появилась на веранде, там царило молчание.Мария Павловна уже пришла в себя и горестно качала головой, дежурившая девушкаиспуганно жалась к ней, точно ища защиты, остальные пребывали в глубокойзадумчивости.

Все дружно посмотрели на меня, а я пожала плечами:

— Сказали, скоро не ждать, у них бензина нет.

— Черт знает что такое, — возмутился ВладиславПетрович, но мне показалось, что в его возгласе прозвучало большеудовлетворения, чем досады.

— Пожалуй, надо домой собираться, раз такиедела, — подал голос Геннадий Степанович.

— Нет, — встрепенулась Женька, — никомууезжать нельзя. Речь идет об убийстве и…

— Вы что же, кого-нибудь подозреваете? —усмехнулся Владислав Петрович.

— При чем здесь это? Я точно знаю: если совершеноубийство, все должны оставаться на местах до окончательного прояснения.

— Возможно, и нет никакого убийства, — вступил вразговор Валера. — Насколько мне известно, существуют определенныеправила…

Он еще что-то говорил, но я не слушала, углубившись всобственные мысли. Если с утра я еще сомневалась в существовании отрубленнойголовы, считая ее то галлюцинацией, то чьей-то глупой шуткой (шутник вполне могнатянуть резиновую маску, например, на футбольный мяч, а мы в темноте да сперепугу вообразили невесть что), так вот, если с утра я еще сомневалась в еесуществовании, то теперь была абсолютно уверена: мы видели настоящую голову,раз к ней еще прибавилась и кисть руки, самая что ни на есть настоящая. Вон оналежит на подоконнике, завернутая в тряпочку. Выходит, мы имеем дело субийством, причем с изощренным и совершенным с особой жестокостью.

Допустим, кто-то кого-то убил (к сожалению, такое нередкость), но зачем же отрубать руки и голову, а потом расхаживать с этойголовой по болоту?

И тут на ум приходит черная месса, россказни про Зеленогоохотника и прочее в том же духе… Логично предположить, что убийство совершилчеловек психически ненормальный, увлеченный местными страшилками, в связи с чемвозникает кандидатура Горемыкина с его неуемной тягой к фольклору. К сожалению,есть и второй кандидат — Иван Бородин. Этому с ума сходить не надо, у него итак большие проблемы, а то, что слабую голову ребенка бабка умудрилась забитьвсякой чушью, в которую сама свято верит, известно доподлинно.

— Как вы думаете, это долго продлится? — громкоспросил Геннадий Степанович. — У меня через два дня отпуск кончается, ивообще…

— Это вы в милиции узнайте, — с усмешкой заявилВладислав Петрович. Он о чем-то сосредоточенно размышлял, а Валера исподтишканаблюдал за ним. Мало мне печали с отрубленными головой и кистью, так еще этидвое ведут себя крайне подозрительно.

Внезапно возле веранды послышались шаги, и вскоре нашим очампредстал улыбающийся Иван Иванович. Правда, улыбка вскоре сползла с егофизиономии, и он с тревогой спросил:

— Что случилось?

— Собака принесла кисть руки, — сообщил Валера,пожимая плечами.

— Какую кисть? — не понял Горемыкин. Я бы, кстати,тоже не поняла, если б мне сказали такое.

— Человеческую, — вторично пожал плечамиВалера. — Желаете взглянуть?

Она на подоконнике.

— Это что, шутка? — нахмурился Иван Иванович.

— И рады бы шутить, но… что есть, то есть. Ждеммилицию, обещали к вечеру приехать.

Иван Иванович вытер ладонью вспотевший лоб и тяжелоопустился в плетеное кресло.

— Выходит… совершено преступление? — помедлив,спросил он.

— Если хозяин кисти не найдется живым и здоровым —выходит. Но лично я не верю, что найдется. Мне почему-то кажется, чтообнаружить такую потерю не так сложно и о несчастном случае мы бы уже знали.Маловероятно, что собака принесла кисть издалека, значит, пострадал кто-то изместных. Так как о несчастном случае нам до сих пор ничего не известно, значит…

— Что — значит? — точно очнулся ВладиславПетрович.

— Значит, руки лишился человек, не проживающий здесьпостоянно.

Приезжий, турист, рыбак… не знаю кто… — Не успел Валерадоговорить, а по спине моей уже побежал холодок, и .вспыхнула догадка. Мойвзгляд встретился с Женькиным, и я поняла, что думает она о том же. Я легонькокивнула. Мы стали перемещаться ближе к выходу и в конце концов незаметнопокинули веранду.

— Это ночной гость, — взволнованно шепнулаона, — разговор которого с писателем ты подслушала.

Я кивнула, но, не желая, делать поспешных выводов, заметила:

— Разговаривали они вполне мирно.