никогда, никогда не расслабишься. Ты никогда ничего не испугаешься – потому что страх уронит тебя перед аудиторией. Ты не будешь болтать в эйфории после секса – ты не знаешь, что такое интимность и полная открытость. Ты – толстокожий бесчувственный болван. Все политики толстокожие, но ты – просто деревянный Пиноккио. Тебя легче сжечь, чем заставить забыть о своем величии. Как тебя убить? – напряженно думал Зельц. – Схватить вилку, запрыгнуть на стол и броситься на тебя сверху, воткнуть тебе вилку в глотку, и еще раз, и еще, и в глаз, и во второй, чтобы сдох, сдох, сволочь, свинья".

– Потные трусливые животные, свиньи. Да, точно, свиньи, – щелкнул пальцами Гитлер, обрадовавшись хорошему сравнению. – Свиньи, которые жрут сразу из двух кормушек: и из божественной, и из царской. Русский поп одной рукой загребает богово, а другой тянется за тем, что кесарево.

Зельц понял, что Гитлер ужа давно переключился на божественное, а он даже и не заметил этого. В панике он посмотрел на свои записи. Слава богу, там не было пропуска: видимо, записывать за Гитлером он мог уже в автоматическом режиме, без участия сознания.

– Если в России когда-нибудь и возникнут предприниматели, – сказал вдруг Гитлер, – то только из попов. Дай русскому попу волю – он сразу же откроет у себя в приходе скобяную лавочку и будет там продавать ваксу для сапог по пять пфеннингов за банку. Я слышал, что когда большевики запретили торговлю спиртным, эти изворотливые канальи стали торговать из-под полы кагором. Пойдет святой отец на исповедь – и передаст своему духовному чаду пару бутылок за небольшое пожертвование. Говорят, во время воскресных служб особо усердные прихожане так напивались, что уже не могли стоять на ногах. Приходилось складывать их рядами у входа!

Каждый раз, когда я вижу любого служителя культа, не важно – пастора, раввина, попа или ламу – мне хочется спросить его: "Как вы можете так бессовестно врать?" Я допускаю, что может быть, в далекой туманной юности этот адепт Кришны или Христа мечтал о духовном просветлении, очищении от грехов, праведной жизни или еще какой-нибудь такой дикой хрени. Но потом-то что? Стремления, вознесшиеся гордо, утратили имя действия7, и остается только продажа Бога оптом и в розницу. Посмотрите на любого епископа. Кто перед нами? Гений мысли, просветленный отшельник, образец смирения и самоотречения? Или просто наглая шлюха, готовая отсосать любому власть имущему за очередные пожертвования для его монастыря? Когда кто-то из этой братии приходит ко мне, мне страшно за свой зад – таких настойчивых и упругих языков нет ни у одного мирянина, даже у нашего отдела пропаганды и лично у Лени Рифеншталь8!

Любому мало-мальски думающему человеку понятно: быть начальником монастыря и одновременно заниматься самосовершенствованием – вещи слабо совместимые. Дорогой Римский Папа, куда вам там просветляться-то? У вас пятьсот тысяч подчиненных: священников, монахов, епископов и прочих служащих. У вас огромное хозяйство, банки, школы, больницы и прочее движимое и недвижимое имущество, и им управлять надо! Так что – вперед, на курсы гешефтсмахеров9! Даешь овладение новейшими достижениями бухучета!

Возьмите любую идею: коммунизм, христианство, протестантство. Начинается все как какая-нибудь маленькая секта, сподвижники с горящими глазами так и прут, преданность идее зашкаливает, фанатизм брызжет во все стороны. А потом, лет через двадцать, незаметным образом на руководящих постах оказываются безудержные ублюдки, которые не верят ни в черта, ни в дьявола, но зато прекрасно выучили все лозунги. Посмотрите на сталинских демагогов. Как пламенно они клянутся в верности делу Революции, как бегло цитируют Маркса и Ленина (а особенно последнюю речь товарища Сталина на очередном съезде большевиков), как поддерживают они любое начинание партийных боссов. А на самом деле все это нужно только для одного: оттеснить от корыта конкурентов, и жрать, жрать власть ложками, тарелками, бочками. Больше, больше власти, славы, гордости, почета, упоение властью, чужим страхом и унижением – вот что нужно этим циничным гнидам. Они пролезут всюду, в любую организацию, и рассядутся там, и будут там всегда: молодящиеся лысоватые мужчины в одинаковых пиджаках, наделенные мудростью и опытом, без особых примет, но в то же время притягательные для женщин, особенно среднего возраста. И если не дай бог, организация рухнет в результате какого-нибудь катаклизма – они и тут окажутся при деле. На смену придет другая организация, и они так же точно, через анус, проникнут в кишечник и к этому Левиафану.

– Но нам это не грозит! – воскликнул Геббельс.

– Еще бы! – улыбнулся Гитлер. – Против наших паразитов-евреев мы приняли такое глистогонное, что дальше некуда!

Все дружно засмеялись.

– Большевики тоже в свое время постарались, чтобы вывести попов. Уж какие они устраивали гонения на церковь – просто великолепные по своей силе и мощи акции! Попов расстреливали быстрее, чем оформляли приговор! Комиссары окружали церкви и потом по одному выводили оттуда служителей культа прямиком до кладбища. Монашек насиловали повзводно, постоянно, только с маленькими перерывами на обед и сон. А как вам идея устраивать коровники и свинарники в храмах? Это же могучая антирелигиозная пропаганда!

"Подсыпать цианистого калия в суп. У тебя прямо за обедом пойдет пена изо рта, ты вскочишь и сразу упадешь, и будешь корчиться в луже собственной мочи, хватаясь за горло".

– А детей попов отнимали у матерей и отправляли в приюты, – продолжал Гитлер, – делать из них маленьких большевиков.

– Ужасные звери, – вздохнула фрау Геббельс.

– Да, ужасно, – кивнул Гитлер. – Скажите, у вас есть дети? – спросил он вдруг Зельца.

Зельц запаниковал. Он почувствовал себя так, словно в одну секунду он перенесся из зрительного зала на сцену: и вот он стоит под светом прожекторов, главный герой и массовка смотрят на него: Гитлер, актрисы второго плана, Геббельс, Шпеер и Борман ждут от него ответа, а он совсем не знает слов.

Сложно, сложно вдруг оказаться один на один с небожителем, знаменитостью, главой громадного государства, и остаться самим собой. Миллионы людей отдали бы жизни за то, чтобы оказаться рядом с Гитлером, услышать от него хоть одно слово, обращенное к ним, заглянуть ему по-собачьи в глаза и преданно выдохнуть: "Яволь, майн фюрер". А он не знал, что сказать.

– У меня? – Зельц по-дурацки хихикнул.

– Про остальных я все знаю, – улыбнулся ласково Гитлер. – У Геббельса шестеро, у Бормана – десять, про меня вы уже тоже все слышали. Кстати, скажите ваше имя.

– Лейтенант Зельц, мой фюрер.

– Зельц, – задумчиво произнес Гитлер. – Хорошее имя, короткое и звучное. Скажите, лейтенант Зельц, у вас есть дети?

– Никак