Эжен выбежал из каюты. Кира присвистнула.

– В этих морях нет никого сильнее капитана Кроссмана, – ухмыльнулся Блисс. – Ну что, продолжим игру?

Глава 26

Раз-два: зеленая трава.

Три-четыре: дырки в сыре.

Пять-шесть: голов не счесть.

Семь-восемь: имперец грозен.

Девять-десять: идут тебя повесить.

Детская считалочка Таррвании

Александр

На третий день мы доплыли до деревни. Метрах в двухстах от берега начинались вечные сумерки – проклятье и благословение Сожженных земель. Что-то странное было в воздухе, в запахах вокруг, в еле слышном шепоте прибоя. Эта земля манила меня.

Корабль пристал к пирсу, вспугнув стайку серых птиц. Те отозвались пронзительным криком и закружили над кораблем.

Ноги коснулись земли. Я вздохнул с облегчением. На пути нам еще два раза встречались морские чудовища, но они не осмеливались подплыть ближе: боялись силы капитана, как объявил нам довольный Блисс.

Кристен последней ступила на землю, а с ней и два матроса – забрать подготовленные деревней товары. Наш командир тут же сверилась с картой. От пирса вело три дороги. Мы пошли по средней и вскоре прибыли к лесу с исполинскими деревьями. В сумерках можно было разглядеть их стволы, покрытые мхом. Раскидистая крона и мелкие треугольные листья скрывали небольшие деревянные дома метрах в пятнадцати над землей.

Между домами виднелись лабиринты веревочных мостов. Широкая дорога прорезала деревню посередине, другая, поменьше, уползала вправо к каменным останкам какого-то строения прямо возле каньона. Никакой ограды или часовых. И вообще ни души на улице. Но огни в домах говорили о том, что эта деревня обитаема.

Мы прибыли в Красную Дыру – деревню онемасов.

Кристен толкнула меня плечом:

– Так, мы прочесывать дома, а ты идешь туда. Это миролюбивая деревня, и проблем быть не должно. Но советую не терять бдительность, страж.

Она обрубила разговор, повернувшись к остальным членам отряда.

Дом, на который она указала, висел на дереве всего в тридцати шагах от меня. И возле него виднелся согбенный силуэт.

Подойдя поближе, я понял, что это была старая женщина, почти древняя старуха. Спутанные серые волосы свисали, ничем не собранные, темное плотное одеяние в пол прикрывало ее тщедушную фигуру. Она заскрипела, словно старая машина, и, не поднимая головы, произнесла:

– Што тебе нуш-шно, убийца?

Я оглянулся назад. Никого нет.

– Что, простите?

– Прощения шдесь ты не найдешь, убийца. Што тебе нуш-шно на моей шемле?

Я опешил. Чистая и неподдельная ненависть, прозвучавшая в голосе, несколько привела меня в чувство. Ее взгляд, которым можно было прожечь даже камень, вперился в меня. Но почему?..

Я вытащил из сумки блокнот и карандаш и перелистнул пару страниц.

– Мне нужна… – бросил еще один взгляд на листок, – Эйри. Она одна из онемасов. Это ее дом? Ее старый и близкий друг послал забрать некую книгу.

Она зачмокала и посмотрела прямо на меня. Ее глаза округлились, и старуха слегка отшатнулась, а затем судорожно схватилась за мою руку. Это было так неожиданно, что я даже не успел отдернуть ее. Хватка оказалась у старушки железной – она перевернула мою руку и начала лизать ладонь. Я вздрогнул и с силой дернул руку. Она зашипела, а потом подняла голову.

– Александр, ты в одешде убийцы и рядом с убийцами. Они ше убили всех, всех, всех, всех… – Она бормотала и бормотала, как заведенная, медленно склоняя голову все ниже и ниже. – Всех, всех, всех. Они ше убили всех. И тебя.

Она резко подняла голову.

Я оцепенел. В ее глазах плескались белые облака, скручивающиеся, расплетающиеся – в какой-то момент они заволокли глаза полностью.

– Сколько раш тебя не уништошали, сколько раш… и ты все равно с ними. Ты с ними ше шил все это время. Глупец, какой ты глупец! Истошил себя, ты ше не смошешь переродиться больше! А как ше она?! А-а-а-а-а-а-а, вишу! – закаркала она. А потом моргнула – облака исчезли из ее глаз. – Ты хотел шадать вопросы хошяйке этого дома?

Ее палец указал на дом сверху.

– Ага, вы его хозяйка?

Ее безумное представление произвело на меня впечатление, но я старался держать себя в руках.

– Да, што ты хошешь узнать для своих убийц? – она медленно поковыляла к скамье подле дерева. – Садись рядом.

Я осторожно сел на скамью. Но на некотором расстоянии от старухи.

– Как вас зовут? Я армиртор и должен собирать истории. Я не обижу вас.

– Нурт я. Онемас уше много-много лет, – улыбнулась мне старуха, обнажив редкие ряды почерневших зубов.

– А чем вы занимаетесь здесь?

Нурт закашлялась. А потом произнесла:

– Ешли бы мне шадал вопрош этот кто-либо другой, я бы вряд ли отвешила. Но так как этот вопрош шадаешь именно ты, то я, ештештвенно, тебе отвешу. Я принимаю швоих клиентов. Делаю им ушлугу.

– Какую услугу?

На что она достала из широких складок своего балахонистого одеяния ступу с пестиком и сушеный стебель растения, венчавшийся серебристым остроугольным цветком.

Ее рука оторвала листок и серебристый цветок от стебля. Она начала разминать его в ступе, методично постукивая пестиком. Этот мерный шум каким-то образом начал навевать дремоту. Я провел рукой по лицу, отгоняя наваждение.

– Многие шушества, которые обладают бешмертием или обладают теми или иными шпошобноштями, не хотят шить ш ними и пытаются их убрать, попрошаться ш ними.

Я быстро записывал за ней.

– Неужели от магической силы можно избавиться?

– И-хе-хе-хе, – заскрипела она. А потом я понял, что это смех.

Волей-неволей я улыбнулся вслед за ней. Она положила еще один листок в ступку.

– Конешно нет, – усмехнулась она. – Но я у них беру чашть шилы шебе для бешмертия швоего. Это плата, о которой они даше не подошревают. А магия… ее нельзя убрать, мошно только перенаправить: магия никуда не ишчешает, только перетекает в другую форму. И от этого мне хорошо и им. Но шпуштя какое-то время она вошвращается. Поэтому мошно шкашать, што они вешные мои клиенты. А я шиву долго, ох как долго. А они шивут шаштливо некоторое время, пока ко мне шаново не приходят.

Я поставил точку.

– И какую-нибудь историю можете мне рассказать, самую интересную. Если можно.

– Будет тебе иштория. – Старуха достала новый цветок, сломала в нескольких местах и положила в ступу. Мерный стук возобновился. – В один город приехал молодой шеловек. Он проишходил из хорошего рода, был не беден и прияшен лишом. Однашды юноша проходил мимо вышокого дома и в окне второго эташа шаметил тихо поющую девушку, она склонила голову над вышивкой и пела песню о далеком милом друге. Его порашила крашота девушки. Он долго не мог