позволительно иметь только к равным. В свое обращение я внес всю свойственную ей непринужденность, тогда как они никогда не расставались со своей обычной вежливостью» (Rousseau, 1959, СО, p. 522)37.

За внешней обманчивостью гражданского равенства и радостью вдохновенного общения, с трудом отличимыми в этом примере друг от друга, на самом деле скрываются отношения патриархального характера. В сочинениях Руссо отношение к сильным мира сего всегда остается отношением слуги к хозяевам. В качестве примера можно также привести отношения между Руссо и графиней де Верселис (проанализированные М. Берманом, Berman, 1970, р. 102—104). Они неискренни, так как основаны на несправедливости в общении, одной из наиболее эмоционально болезненных черт патриархальной субординации: «Я очень хорошо помню, что она выказывала некоторое желание узнать меня ближе. Иногда она меня расспрашивала; ей очень хотелось, чтобы я показывал ей мои письма к г-же Варенс и дал бы ей отчет о своих чувствах. Но она плохо бралась за дело: желая узнать мои чувства, никогда не показывала мне своих. Мое сердце всегда радо было излиться, лишь бы оно чувствовало, что изливается другое сердце... Этот способ читать в сердце другого, стараясь в то же время скрыть свои собственные чувства, в конце концов всегда оказывается негодным» (Rousseau, 1959, СО, р. 81—82)38. Установление гражданского града, теоретическая возможность которого показана в «Общественном договоре» Руссо, должно дать людям возможность положить конец болезненным переходам и колебаниям между вдохновенным величием, патриархальным величием и величием репутации и дать им крепкую основу для преодоления тревожных сомнений в величии и идентичности, пронизывающих не одну страницу «Исповеди» Руссо. Гражданский град должен дать людям, взятым в их совокупности как политический организм, возможность осуществить то, что любовь не дает возможности осуществить (или позволяет осуществить крайне редко) на уровне личных отношений.

Научно-технический град - La cite industrielle

В гражданском граде два разных уровня величия — суверен и частное лицо, общая воля политического организма и раздробленное множество частных волеизъявлений — присутствуют и соотносятся внутри каждого индивида, поскольку каждый индивид может пребывать как в частном, так и в общем состоянии. И если, действительно, можно сказать, что Руссо положил начало эпохе подозрения (или по крайней мере эпохе подозрения в политическом и светском понимании), тем не менее само разоблачение у Руссо касалось исключительно индивида и его внутреннего мира, не выходя за эти рамки. Индивид может быть искренним (authentique) или неискренним и может скрывать эгоистические мотивы за речами об общем интересе. В диспозитиве, разработанном Руссо, сосредоточение в одних и тех же индивидах как частного, так и общего ограничивает возможность применения органицистского подхода к политическому организму.

В рыночном граде для идентификации внешних благ необходимо абстрагироваться от других людей и от самих себя, чтобы использовать предметы в товарообмене. Симпатия по отношению к другим людям и положение беспристрастного наблюдателя также лежат в основе противоречия между проявлением близких чувств, с одной стороны, и сохранением дистанции, необходимой для координации действий, с другой.

В трудах Анри де Сен-Симона пространство разоблачения и критики полностью выносится за пределы внутреннего мира индивида. Речь идет не о том, чтобы проникнуть в сердца людей, а о том, чтобы познать действительность и Общество. Как показал Пьер Ансар, именно Сен-Симон ввел противопоставление между «действительным и недействительным, существенным и видимым... между уровнем реальности, пространством определяющих фактов (determinants), с одной стороны, и уровнем вторичного или несущественного, с другой» (Ansart, 1969, р. 2). Именно это противопоставление лежит в основе политики обличений (politiques du devoilement), опирающейся на «эмпирическое наблюдение и позитивную науку», которая была развита в трудах Карла Маркса39, а также (в другой форме) в трудах Эмиля Дюркгейма.

Сен-Симон выстраивает научно-технический град (cite in-dustrielle), полемизируя — хотя и не всегда в открытой форме — с Руссо. Эта полемика выражается в критике «метафизиков и правоведов» или «интеллектуалов», которых Сен-Симон постоянно противопоставляет «промышленникам и ученым» (Saint-Simon, 1869, Syst., t. I, p. 189). Так, в труде «О промышленной системе» (Du systeme industriel) Сен-Симон обрушивается с критикой на «фразеров». Хотя они и были первыми, кто показал «пороки феодализма» и защитил «промышленников и ученых, ведущих научные наблюдения», от «знати и духовенства», дав им возможность «работать в безопасности», тем не менее они создали всего лишь «псевдонауку», «половинчатую и туманную доктрину». «Теория прав человека» есть не что иное, как «применение высшей метафизики к высшей юриспруденции» (id., 1.1, p. 37, 62, 83; t. II, p. 92).

Таким образом, Сен-Симон противопоставляет истинную общественную науку, выводы которой не зависят «ни от нашей воли, ни от наших привычек, ни от наших убеждений», полу-наукам: метафизике и праву — и призывает «перейти от гипотетического знания к знанию позитивному, от метафизики к физике» (id., t. I, p. 6, 137). Как отметил Анри Гуйе (Gouhier, 1970), это противопоставление, получившее развитие в философии истории Огюста Конта в форме «закона трех стадий», восходит еще к трудам А.Р. Тюрго, где оно было изложено в систематической форме.

В работе «О последовательных успехах человеческого разума» Тюрго проследил эволюцию человеческого разума от стадии, на которой «все, что ни происходило» имело в представлениях людей «своего бога», до стадии, на которой объяснение стало основываться на «механическом действии тел» и где стало возможным «пролить свет на историю природы». Промежуточная стадия соответствует деятельности философов, развивших и преумноживших «способы объяснения разных следствий» (Gouhier, 1970, р. 13). Позитивное знание, разрабатываемое Сен-Симоном, не ограничивается, однако, миром природы. Он опирается на достижения анатомии (труды Вик д’Азира) и физиологии (труды Кабаниса и М.Ф.К. Биша), с тем чтобы обосновать новое знание — «социальную физиологию» «организованных тел», восполнив тем самым упущения философов XVIII века. В работе «Введение к научным трудам XIX века» Сен-Симон сожалеет о том, что «Кондильяк и Кондорсе не были сведущи ни в анатомии, ни в физиологии. Их неосведомленность в этих важнейших областях физики организованных тел привела их к существенным заблуждениям» (Saint-Simon, 1965, р. 49). Первый проект общества, предложенный Сен-Симоном в 1803 году, обосновывается следующим образом: «Друзья, мы являемся организованными телами. Представляемый мною проект основан на подходе к нашим социальным отношениям как к физиологическим явлениям» («Письма женевского обитателя к современникам», Lettres d’un habitant de Geneve a ses contemporains, id., p. 45).

Двенадцать лет спустя в работе «О социальной физиологии» (De la physiologie sociale) Сен-Симон описал общество как «организованную машину», состоящую из «органов», каждый из которых выполняет свои «функции». Это понимание общества противостоит определению общества как основывающегося на «индивидуальных волеизъявлениях произвольного