даже Фролова, который, обидевшись на Лялина, вначале сидел отдельно, надувшись словно сыч. Было поднято много тостов за творческий путь, литературу и поэзию, все поздравляли друг друга и радовались.

Весин, собравшийся уходить раньше всех, подозвал Надю к себе: «А Лялин бился за тебя как зверь, – сказал он, внимательно оглядев ее с головы до ног, – хотели тебе четыре вкатить – не дал. Ну, деточка, не подведи его. А стихи правда хорошие, молодец».

От того дня у Нади осталось чувство оглушительного счастья, похожего на разряд тока, после которого остановившееся сердце снова начинает биться. Лялин тоже не скрывал своего радостного торжества. После слов Весина она почувствовала некоторое смятение – получается, ее оценка столь высока только из-за вмешательства мастера. С другой стороны, он защищал Надю, ее работу – от этого в груди разливалось стремительное тепло, дарующее уверенность в том, что в этом мире она не одна. Есть человек, на которого Надя может положиться, и это главное.

Она решила сейчас ни о чем его не спрашивать. Теперь Надя понимала, почему Повелитель не дал прочитать свой отзыв о дипломе. Поймав взгляд Лялина, она благодарно улыбнулась и подставила свой стаканчик под разливаемое шампанское.

26. В поздней юности

Через несколько дней после защиты Надя встретилась с Барсуковым, когда шла в библиотеку. Он сказал, что должен сообщить ей нечто важное, и отошел с ней к окну.

– Я долго думал, говорить тебе или нет, но потом все же решил, что промолчать было бы подло, – Толя сделал паузу и продолжил. – Я случайно, совершенно случайно услышал, как твой Лялин говорил с Весиным. Они говорили о тебе…

Кафедра литературного мастерства имела два входа – центральный со стороны лестницы, и второй, выходящий в дальний коридор другого крыла. Отсюда, если стоять рядом, ожидая начала лекции в соседней аудитории, можно было услышать находившихся внутри.

– Ты совсем охренел? – кричал Весин. – Какой Париж! Спецкурс по поэтам-эмигрантам? Что ты тут устроил? Андрей, заканчивай это, у меня институт, а не дом свиданий…

– Ну при чем тут… – начал Лялин.

– Кто целовался под лестницей?! – вскрикнул ректор. – Что ты смеешься? Ты же уже седой! Мои тетки шипят, словно гусыни. Весь институт вас обсуждает, а им хоть бы хны. И я, как всегда, все узнаю последним!

– Ну не весь еще седой. Ну да, увлекся. Да, молодая. Но трагедии не вижу – не мы первые, в конце концов. Вот, обрел в поздней юности…

– Дурак, – отрезал Весин. – Вот кто угодно мог бы такое вычудить, но только не ты.

– Да она без пяти минут выпускница, вон уже май на дворе!

– Этот май чародей, этот май озорник… – ехидно пропел ректор. – В общем, чтобы никто вас тут не видел! Хоть женись, но чтобы здесь я об этом больше не слышал! Это ж надо…

– Хорошо, вы об этом больше не услышите, – ответил Андрей Мстиславович.

– Твой Лялин, – повторил Барсуков, напирая на «твой», – пообещал Весину тебя бросить. Сказал, у него таких, как ты, еще сколько угодно будет. Что это не те отношения. Вот и вся любовь. – Рассказывая, Толик тяжело дышал и смотрел не на нее, а куда-то в даль коридора.

– Что за бред ты несешь? – возмутилась Надя. – Да быть такого не может! Ты совсем со своей фантастикой рехнулся!

Она, не оглядываясь, пошла вперед. Но все ее сомнения снова ожили.

На майские праздники Аня звала всех к себе на дачу – и Повелитель снова не поехал, сославшись на этот раз на какую-то срочную работу. Надя тогда заподозрила, что он ее обманывает – ведь раньше говорил, будто не любит шумных компаний, а теперь вроде бы не против, но не может. Но самое главное, она вспомнила – на конференцию по Твардовскому в музей Лялин не поехал, сославшись на то, что его друг детства попал в аварию, и нужно срочно ехать к нему в больницу. Теперь Надя поняла: на конференции был Весин, ректор еще тогда у нее спросил: «А где же твой бесстрашный рыцарь?», – и она ответила, что не знает. А вечером по телефону Повелитель сказал – оказалось, с другом все в порядке, можно было и не ездить. Тогда Надя не обратила на это внимания, но теперь, если предположить, что слова Барсукова – правда – все сходилось. Лялин не поехал в музей, чтобы Весин не видел их вместе. Ведь зачем Барсукову врать – он же знает, что сам он Наде никогда не нравился, и даже если бы Лялина не было, она могла быть с кем угодно, но не с ним. Но с другой стороны совершенно не укладывалось в голове – если Повелителю на самом деле она не важна, зачем он звонит ей каждый день, ведет себя как влюбленный, зачем помогает со стихами, почему дарит книги, и уж точно с проходной женщиной он обошелся бы без Парижа. Или это все тоже для него несерьезно, всего лишь часть необременительного удовольствия, от которого можно вот так легко отказаться, а завтра подобрать себе кого-то другого? Но он же сам сказал Вадиму про Париж, сам защищал ее диплом, сам вел себя иногда так, что ей казалось, Лялин хочет, чтобы все видели: она – его женщина. Нет, то, что рассказал Барсуков, не может быть правдой.

Почти весь май они не виделись – сначала Лялин говорил, что у него срочная работа, а потом уехал в командировку. Да и у Нади времени оставалось не так уж много – приближались государственные экзамены, и все дни уходили на подготовку. В Литературном институте было два госэкзамена, но по сути студенты сдавали экзамены по четырем дисциплинам: «русская словесность, куда входили вопросы по всей литературе и стилистике, и философия и эстетика. Все боялись русской словесности, вернее русской литературы – где можно было получить неуд от Короткова и отправиться на пересдачу на следующий год. Вместе с Надиным курсом в этом году сдавали пять человек, провалившиеся прошлой весной. Надя тоже боялась не сдать. В последнюю неделю перед экзаменом она почти безвылазно сидела дома, обложившись лекциями, книгами и учебниками.

В день экзамена, дожидаясь своей очереди, Надя и ее однокурсники стояли возле окна, спешно перелистывая лекции или рассказывая друг другу сюжеты произведений, которые не успели прочитать. На двери аудитории висел прикрепленный скотчем лист бумаги с крупно напечатанными буквами: «Тихо! Идет государственный экзамен».

За окном ласково млел жаркий майский полдень, это был один из тех дней, когда хочется лежать в мягкой траве