поддержать защищающегося. Надя была на защите Барсукова – Толя защитился с отличием. Его дипломная работа называлась «Отель архитектора» – эту повесть Толик потом собирался переделать в роман. Во время своего выступления Барсуков долго и пространно рассуждал о судьбе писателя, больше рассказывая о самом себе, начиная с раннего детства. Он поведал комиссии, как в детском саду полюбил складывать слова из кубиков с буквами, что все хвалили его школьные сочинения, и прочие малоинтересные факты личной биографии. Впрочем, рецензенты отнеслись к его работе благосклонно, отметив большой потенциал, нестандартное мышление и цепкую наблюдательность. О недостатках говорили мало, лишь Овсянникова нежно пожурила Барсукова за пристрастие к избыточному усложнению характеров героев. У остальных дипломы получили оценку «хорошо». В тот же день защитился Ильин. И его защита чуть не закончилась скандалом: в ответ на критику он начал яростно спорить с рецензентами, доказывая, что те неверно поняли его стихи, и лишь когда Лялин пригрозил вывести его за дверь и закончить защиту без него, Вадим затих. Возможно, его чрезмерное возбуждение объяснялось тем, что в тот же день защищалась Вера с семинара Борисова – та самая, которая променяла его на драматурга-четверокурсника. И сейчас она сидела неподалеку, чуть ли не в обнимку с новым избранником. И конечно, Вадим, в свое время посвятивший своей нежной музе более двадцати стихотворений, не мог отнестись спокойно к такому удару судьбы. Но даже если бы он не вступил в спор с рецензентами, защита диплома Ильина, чьи подборки вызывали ожесточенные дебаты на каждом обсуждении, не могла пройти ровно. Особенно стихи Вадима не понравились Овсянниковой – о строчке «Гаер, кувыркаясь, своим рискует задом» – Елена Васильевна долго говорила, что это пошло и неприлично. Но Лялин ответил: «Было время, когда шуты, кувыркаясь, могли упасть и удариться. Я понял это как возможность травмы. А что подумали вы?» Овсянникова, поджав губы, парировала: «Я подумала то, что подумали вы, что подумала я». Тем не менее Вадиму поставили за диплом «отлично». Ильин впал в совершенно детский восторг и еще до начала всеобщего постзащитного праздника выпил полбутылки коньяка, позабыв про Веру и ее драматурга.

Сначала успешно защитившиеся в этот день праздновали своими компаниями, но когда у поэтов закончился алкоголь, хотя осталось много еды, а у прозаиков, наоборот, вышла вся закуска, но многие бутылки стояли неоткрытыми, писатели «сдвинули столы», объединившись в двадцать четвертой аудитории. Через некоторое время тосты начали приобретать особый захмелевший размах, знакомый каждому, хоть раз побывавшему на бурном застолье. Борисов в съехавшем галстуке произнес длинный тост, начинавшийся так: «Дорогие женщины! Красивые и некрасивые! Уходя в могилу, хочу сказать вам, как надо бороться с нами – мужиками. Не стоит бороться с мужчиной на его территории. Там женщина обречена на поражение. Женщина должна быть женственной, ее сила в ее слабости, а муж должен думать, что это он сам подумал, сделал, догадался…» При этом Эмиль Викторович почему-то смотрел на Надю, и как ей показалось, даже подмигнул. После своего выступления Борисов подошел к ней со словами: «А я вас помню. Как ваши дела? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты сейчас привлекаешь к себе творческих людей. Но не впадай в зависимость от них. Ты должна выговорить себе свободу». И он снова подмигнул ей.

Лялин, видимо, страшно довольный отличной оценкой Ильина, тоже стремительно пьянел. Когда все встали рядом для общей фотографии, он пытался незаметно ущипнуть Надю за попу, и она, стараясь, чтобы другие не заметили, отталкивала любимые ласковые пальцы. Такими их и захватил этот кадр: счастливыми, чуть склонившимися друг к другу, в окружении друзей и коллег.

После они впервые поехали не к нему, а к Наде. Она давно хотела, чтобы Лялин побывал у нее, но теперь, уже почти возле подъезда, Надя засомневалась – а вдруг Повелителю не понравится ее дом. Она вспомнила большую светлую комнату с библиотекой под потолок и посмотрела на него. Но Лялин, казалось, не замечал ни огромных луж под ногами, ни старой панельной застройки. Подул ветер, и вместе с запахом весенней, но еще прохладной ночи они почуяли запах дыма – так обычно пахли загоревшиеся урны для мусора.

– А вы в детстве поджигали пакеты? – спросила Надя.

– Пакеты?

– Да. Надо намотать на палку полиэтиленовый пакет и поджечь. И огонь начнет каплями стекать на землю. Как будто звездопад в моей руке.

– А, понял. Нет, мы не поджигали. Да и пакетов в моем детстве было не очень много. Но зато недалеко от дома стояла церковь, и в подвал вел тайный ход, мы с мальчишками лазили. Когда шли там, по переходам, под ногами у нас хрустели голубиные кости.

– Ужас какой! Покажешь эту церковь?

– Конечно, покажу.

В лифте он положил свой подбородок ей на макушку:

– От тебя всегда очень вкусно пахнет. Шанель номер пять?

– Нет, я сегодня забыла подушиться. Это, наверное, шампунь. Правда нравится?

– Я же говорил, мне на тебе все кажется прекрасным…

Дома она поняла, что зря переживала по поводу своего скромного жилища. Лялин у нее вел себя так же, как и в своей квартире, будто не замечая, что они находятся в другом месте. Ему понравилась маленькая по сравнению с его книжными богатствами библиотека. И лишь когда Надя рассказала, как она с друзьями все лето делала здесь ремонт, Лялин обратил внимание на цвет стен. Он оценил пол на кухне: черно-белая плитка с добавлением ярко-желтой. Надя помнила, как рисовала эти клеточки на бумаге, выбирая нужный вариант будущего узора.

– Тут, наверное, хорошо работается. Невероятно, как ты все это придумала.

– Нравится? Некоторым кажется, что слишком ярко.

– Да ты и сама как райская птичка. У тебя необычный дом. Ты здорово все здесь сделала, как настоящий художник. А пол на кухне – так это вообще фантастика!

Лялин открыл бутылку с вином. Надя смотрела на рубиновую жидкость, льющуюся в бокалы. Наполнившись, они стали похожими на два красных сердца.

– А мне сегодня приснилось, что я ночью встал, а ты у меня на кухне. – Он поднял бокал и попробовал вино. – Я тебя спрашиваю: «А ты почему здесь?» И ты отвечаешь: «А я осталась».

– И что было дальше?

– Дальше я проснулся.

– От ужаса?

– От счастья. Я даже спросонья решил, что ты сегодня у меня и ушла на кухню, чуть не начал звать…

Когда они ложились, Надя впервые пожалела, что выбрала маленькую полуторную кровать, все-таки вдвоем на ней было тесновато. Она думала купить большую, но тогда решила, что будет одиноко спать одной в огромной