К полынье подбежали почти одновременно с леопардами.

Мыш толкнул Ветку в чёрную воду и при этом чудом увернулся от летящего на него зверя. Тот упал в реку и тут же принялся выбираться из неё с растерянным и немного глупым выражением на морде.

– Никто не любит холодную воду, – мелькнула у мальчика мысль.

Мыш увидел новых приближающихся хищников и нырнул в полынью, где в него тут же вцепилась Ветка.

Холод обжёг детей.

Не все знают, но между льдом и водой всегда есть небольшой воздушный зазор, несколько миллиметров, не более, и там вполне можно дышать.

Течение подхватило детей и понесло.

Леопарды не рискнули преследовать своих жертв под водой и пошли поверху.

Вокруг полыньи на десятки метров раскинулось пространство чистого льда, и дети видели идущих прямо над ними зверей.

Время от времени леопарды склоняли головы, вглядываясь в детские лица, и рычали так, что вибрация чувствовалась даже через лёд. Хищники били по льду когтистыми лапами, оставляя мучнисто-белые следы на поверхности, как когда-то на паркете под «служебной» дверью. Дети вздрагивали, такова была сила ярости хищников, а течение тем временем медленно и неуклонно уносило их под снег, скрывая от глаз преследователей. Какое-то время хищники расшвыривали снег, искали беглецов, находя, снова рычали, обнажая клыки, прошивали лёд бьющей из глаз яростью. Бросались грудью на разделяющую их с добычей преграду, пытались кусать её. Всё тщетно.

Река уносила держащихся за руки детей всё дальше и дальше под снежные заносы.

– Либо встретим снова полынью, либо доплывём до мест, где тепло и нет льда, либо просто дождёмся весны, – думали они.

Если бы дети увидели парящего над ними белого ворона, они бы решили, что тот выглядит очень довольным, хотя трудно сказать, как должен выглядеть довольный ворон.

Ночью Мыш проснулся от звука открывающейся двери. В часовую кто-то вошёл. И не один, много. Десяток, а то и больше.

Его затошнило от страха, руки противно задрожали, ноги налились немощью.

Первой его мыслью было разбудить Ветку, но потом сообразил, что, проснувшись, она не только ничем не поможет, но ещё и может вскрикнуть, привлечь внимание гостей.

В том, кто это был, у него не имелось ни малейших сомнений. Хоть он и не мог видеть сквозь мхатовский занавес, но точно знал – это тринадцать статуй с Болотной площади.

Половицы стонали под тяжеленными металлическими ногами. Вибрация от шагов передавалась стенам и чувствовалась даже сквозь матрас. Занавес колыхался от движений, и Мыш каждую секунду ожидал, что чья-нибудь жёсткая металлическая рука сорвёт ткань и они окажутся лицом к лицу с демонами.

Кто-то, Мыш отчего-то был уверен, что это был Наркоман – он выглядел самым утончённым в этой компании, открыл крышку пианино и принялся играть очень неприятную, сплошь построенную на диссонансах композицию. Наигравшись, захлопнул крышку, так что струны несчастного инструмента жалобно загудели.

Тонко и кровожадно попискивал бомба – Микки-Маус на руках у Войны, шамкала челюстью Нищета, булькал вином и рыгал пузатый Пьяница, двухголовое животное Лженауки издавало странные звуки, нечто среднее между карканьем и блеянием. Воровство хрюкало громко и не стесняясь. Позорный столб Беспамятства прислонился к занавесу, и перед Мышом отчётливо проступил на ткани его контур. Проституция шипела и квакала, сыто и самодовольно. Демон Пропаганды насилия прохаживался, издавая языком щелчки, похожие на звук взводимого пистолетного ударника. Эксплуатация детского труда выплёвывала стервятнический клёкот. И только Равнодушие никак, ни звуком, ни шорохом не проявляло себя, но Мыш точно знал, оно здесь. Двенадцать демонов-апостолов, не явились бы сюда без своего «мессии».

Зашумел электрический чайник, нагревая воду, звякнули чашки. Кто-то шелестел страницами книг. Двигались, скребя ножками по паркету, стулья. Намечалось чаепитие…

Как ни удивительно, под всю эту жуть и какофонию Мыш умудрился уснуть.

…Когда он проснулся, в окна било яркое зимнее солнце. Блики, отразившись от волн на Москве-реке, плескались на занавесе.

Ветка напевала тему из фильма «Ромео и Джульетта» Франко Дзефирелли. Её голос, негромкий, но глубокий и богатый, наполнял часовую, будто речная вода, и Мыш, выбираясь из пут сна, плавал в нём, качался, тонул, всплывал и снова тонул.

Он протянул руку, коснулся нагретого солнцем занавеса, словно прикоснулся к Веткиному голосу.

Девочка, почувствовав движение, запела громче и выразительнее.

Мышу показалось, что сеть бликов задрожала ярче. Волны почти летнего, долгожданного тепла прошлись по часовой. Закружились хороводы огненных, как искры от костра, пылинок. Мыш потянулся, чувствуя себя юным, сильным и счастливым, каким только можно чувствовать себя на излёте детства. Мир вокруг был несказанно богат на звуки, цвета, чувства и предчувствия.

Он еле слышно, чтобы не услышала Ветка, рассмеялся.

Вокруг было столько признаков счастья: Ветка, театр, солнце, Москва-река… Счастье мягко, будто котёнок, топталось на груди у Мыша, мурлыкало, выгибало хрупкую спинку, царапало коготками кожу, но не больно, скорее бодряще.

«Мы будем всегда…» – подумал Мыш.

Все казалось вечным и нерушимым, как стены Кремля, русло реки, синее небо над городом.

Ветка, будто догадываясь, что происходит в душе мальчика, пела всё громче и свободней.

Стукнула крышка пианино, Ветка взяла один аккорд, потом другой, третий.

Часовую наполнили отвратительные звуки.

Девочка удивлённо свистнула, поднырнула под занавес.

– Мыш, а что у нас с пианино? Я только вчера играла на нём, всё было в порядке.

Мыш упал на подушку. Ночные видения навалились на него душной тяжестью: пианино, дребезжащее под металлической рукой, удар крышки, перебудивший, как он думал, весь квартал, но не разбудивший Ветку… Мыш встал, выбрался из-под занавеса, подошёл к инструменту. Взял ля-минор. Звук, раздавшийся в тишине, можно было назвать музыкальной пощёчиной.

Он медленно опустил крышку. За те мгновения, пока она не легла на основание, вспомнил в подробностях весь ночной сон: скрип половиц, звяканье ложек, кашель, шелест страниц, сопение, смех…

– Что-то случилось? – сразу поняла та. – Я же чувствую. Что-то плохое, да?

– Почему? Просто пианино расстроилось.

– Может, ты просто врёшь?

– А если я просто не хочу тебя тревожить?

– Это сделает нашу жизнь легче?

– Нет, – покачал головой Мыш.

– Тогда не решай за меня и рассказывай.

– Ну, хорошо…

(стихотворение, написанное Мышом после того, как он всё рассказал Ветке)