моей щеки и поднимает глаза. Перестает водить кисточкой туда-сюда в темпе вальса. Сокрушенно сводит брови а-ля Пьеро:

– Боже, конечно нет, милая. Мне так жаль, что ты так решила. Он очень любит и тебя, и Нейта. Просто у папы.. как бы так сказать.. достаточно специфический образ жизни. И есть, и был. При таком образе жизни.. детей обычно не заводят. И он не собирался. Но когда я забеременела тобой, что-то все-таки его зацепило – она улыбается, впервые за долгое время по-настоящему, предаваясь теплым воспоминаниям – может, твои маленькие ручки на УЗИ? А может сердцебиение? Хоть это было и незапланированно, но мы никогда не заговаривали о том, чтобы от тебя отказаться. Мне кажется, он бы убил меня за одну эту мысль – мама смеется, словно говоря о чем-то самом лучшем в своей жизни.

– А Нейт? – вспоминаю папино замечание – его только ты хотела?

– Нет, дорогая. Ну пойми папу, он не со зла. Просто он вовсе не собирался заводить детей, а тут появилась ты. Стала его маленькой слабостью. Он прикипел к тебе. Я никогда не видела, чтобы он с кем-то так носился. Скажу честно – он выбирал тебе платьецев намного больше, чем я. И купал, и переодевал, и укладывал спать. А глядя на своего отца, ты можешь понять, насколько это на него непохоже. Он был без ума от тебя.. но ему казалось, что одного ребенка вполне достаточно. Учитывая, что он в принципе о таком не помышлял. А я хотела второго. Но он не был против – Нейт был осознанным шагом для нас обоих. Просто.. он скорее пошел на уступку мне. Но когда Нейт родился – он так же не отходил от него ни на мгновение. Ваш отец – первый, кто взял вас на руки. И одного, и другого. Не сомневайся, он очень любит вас.

Мама тепло улыбается, ласково проведя ладонью по моей здоровой щеке.

– Почему ты его защищаешь? – удивляюсь – учитывая ваш разговор.

Вздыхает:

– Это скандал, милая. Твой папаша бывает редкостным ублюдком. Причем бо́льшую часть своей жизни – вновь берется за кисточку – но каким бы говнюком он не был, как человек.. как отец он действительно хорош. Зачем мне говорить про него гадости, там где нет – если есть много моментов, где его можно облить дерьмом совершенно заслужено?

Она хихикает, словно тет-а-тет «между нами девочками».

Мне жаль маму. Такое чувство, что папа ей все еще небезразличен.

За все два года я ни разу не видела такого скандала между ней и Питером. И не потому, что все гладко. Питер пылит и орет. Но мама в основе спокойна. Или прикидывается обиженной, чтобы получить свое.

Ее не трогают слова Питера.

Она просто извлекает из ссор выгоду, какую можно.

А папа ее завел буквально с пол-оборота. Ей было важно каждое слово, что он про нее говорит. Она настолько разошлась, что забыла, для чего вообще все это было затеяно. А зная маму – это большая редкость.

Вряд ли могут так задеть слова человека, на которого все равно.

Если все равно на него – то все равно и на то, что он про тебя думает.

К тому же, она всегда улыбается, когда вспоминает их совместную жизнь. Пусть они и расстались не очень, но это не мешает маме раз за разом прокручивать былое, при том, что у нее уже есть новая семья и новые моменты.

Такое чувство, что жизнь с папой – была лучшим периодом в ее жизни. Который прошел и за который она может теперь цепляться лишь воспоминаниями или ссорами.

И постоянно заботиться о молодости, ведь именно из-за лишних пару тройки лет отец ее бросил и это чу́дное время подошло к концу.

Мне действительно жаль ее.

Я знаю, что многие завидуют маме. Ее красоте, ее фигуре. Я слышу, что о ней говорят. Как по ней вздыхают. Как восхищаются.

Но при всем этом вряд ли можно сказать, что у мамы счастливая жизнь.

Скорее, попытка слепить точную копию того, что уже было. Но ничего не получается, потому что исходный материал категорично разный. И она лепит, переделывает, постоянно в работе и заботах над собой и копией, а по итогу – вечно несчастна.

Вечно в процессе, но без результата.

Почему-то поняла я это только сейчас. Услышав их с папой разговор и обсудив это лично.

До этого я относилась к маминому бзику более небрежно. Как к нелепой странности, которая бывает у каждого.

Мама больше ничего не говорит, и я тоже не заговариваю про остальные детали услышанного. Жду, пока она доработает над моим лицом и поворачиваюсь к зеркалу, когда сообщает, что работа окончена.

Надо же, если не присматриваться – даже незаметно, что у меня на щеке тоналка.

– Закрой волосами – советует мама, тут же претворяя это в жизнь. Распускает мне волосы и перекидывает вперед.

Часть волос закрывает тональник. А остальную часть, даже если всматриваться, можно заподозрить в тональном креме, но никак не в синяке.

– Ничего себе – искренне удивляюсь – реально не видно.

– А я что говорила – подмигивает мама – и на дискотеку сошла бы.

– Может быть – уклончиво отвечаю, отпустив глаза в пол.

Встаю, еще раз глянув в зеркало.

Что-то не то. Не могу понять что. И тут до меня доходит :

– Я никогда не хожу дома с распущенными волосами. Собираю в хвост.

Мама отмахивается:

– Откуда ему это знать. Мы всегда встречаемся в кафе.

– Но до этого же мы жили вместе 14 лет.

– Он уже не помнит.

– Так же ты решила и про «папуля».

Мама хмурится, поняв, что мое замечание все-таки справедливо. Но тут же щелкает пальцами:

– Скажешь, что волосы сушишь. Должны просохнуть. Мокрые.

– Эм.. – нервно переминаю пальцы – я наоборот хотела объяснить сушкой волос свою задержку.

– Будет два в одном – небрежно отмахивается – скажешь, что высушила волосы, поэтому была так долго и поэтому они теперь распущенные. Папа в жизни не станет углубляться в эти тонкости.

Надеюсь, что так.

– Так, подожди – мама подходит к двери – выйди минутки через две после меня.

Как будто какая-та настоящая военная операция.

Было бы так смешно, если бы не было грустно.

Пытаемся обмануть отца, скрывая то, что новый муж моей мамы нечаянно поставил мне синяк, когда я пыталась защитить своего младшего брата, которого он избивал до смерти за то, что тот сбежал вместе с его дочерью,