которую он оттаскал за волосы, из дома.

Н-да уж.

Сижу, как на иголках, натуральным образом отмеряя по часам на телефоне две минуты. С запасом жду еще одну, после чего, повторно поправив волосы, выхожу.

Шорты, футболка. Все, кроме волос (и тоналки) как всегда.

Когда спускаюсь с лестницы – уже слышу оживленную болтовню в гостиной. В основном чередуются голоса папы и Нейта. Кажется, брат что-то рассказывает. Надеюсь, ему хватит ума не говорить, что почти всю эту неделю мы сидели дома. Из-за «отравления».

Надеюсь, он опять на сотый раз пересказывает о своих давно отгремевших матчах, где они победили.

Мне не приходится делать вид счастливой. Потому что я действительно очень рада видеть папу.

Еще когда я подхожу и вижу со спины его белую футболку (кожанка лежит на боковине его кресла) и взъерошенные волосы – уже готова кинуться обниматься.

Видимо, я все-таки страшно по нему скучала.

Все-таки здорово, что пусть и таким неприятным образом, но мы все же смогли увидеться. Было бы погано, если бы реально обходились без встреч две недели.

– Па! – визжу я, словно девчонка, как всякую встречу, и кидаюсь к его креслу.

Когда я подбегаю, он уже успевает встать и, распахнув руки, обернуться. Ловит меня и поднимает над полом, как всегда, покрутив вокруг себя пару оборотов прежде, чем поставить обратно.

– Солнышко – усмехается – за это время, думаю, можно было выворотить весь гардероб.

Наконец, я размыкаю руки на его шеи, а он на моей талии, и наше приветственное объятие-полет завершается. Я поправляю волосы, когда он наконец отстраняется и обращает взгляд на меня.

Его улыбка почему-то разом меркнет.

Я отношу это к его последней фразе и потому с виноватой улыбкой обещаю:

– Больше я не буду так долго копошиться.

Но он хмурится все сильнее, глядя куда-то мне на нос.. Не нос.

Не нос.

Я быстро поправляю волосы, решив, что он заметил тональник:

– Прикинь, столько прыщей выскочило. Хоть зеркала срывай – нервный смешок.

Он протягивает руку и властным, но осторожным жестом, заправляет все волосы с правой стороны мне за ухо.

Проклятье.

Опять смотрит.

Лицо ожесточается.

Нет, не ожесточается.

Губы не сжаты, брови не нахмурены.

В них просто тьма.

Он в ярости.

Тихой, но убийственной.

– Это просто.. прыщи – пищу я, когда мама выглядывает из-за его спины, чтобы понять, что же он такое увидел.

И тут я опускаю глаза на его футболку.

Из-за того, что она белая, я сразу и не заметила.

Бежевое пятно. Чуть ниже его правого плеча. Как раз в том месте, куда должна была прижаться щекой я во время объятия.

Нет.

Этого просто не может быть.

Я вновь поднимаю глаза на папино лицо и сомнения отпадают.

Это действительно произошло.

Часть тоналки, которую мама так долго и усердно накладывала, скрывая ужасный яркий сине-фиолетовый синяк у меня на скуле – только что стерлась о папину футболку.

Глава 23

Я замираю и чувствую себя Нейтом, у которого десятью минутами ранее в прихожей спросили, почему мы не пришли в Грэдис. Отчаянное положение, когда ты знаешь правду, но когда именно правду тебе необходимо утаить.

В моей голове лихорадочно проскальзывает множество вариантов того, где и как я могла получить этот синяк. Так как уже очевидно, что папа его увидел и понимает, что это не новый способ нанесение теней.

Хорошо, хоть не фингал.

Там же сложно было соврать.

А скула.. как я могла заработать синяк на скуле?

Можно сказать, что я подралась с Нейтом.. Нет, папа в жизни не поверит. Что-что, а этому брата прекрасно научили. Как-то в детстве мы ругались, Нейт разозлился и ударил меня плюшевым медвежонком.

Ему было 8 лет и это была всего лишь игрушка. Да, заводная, потому внутри была твердая емкость для батареек, но по сути просто игрушка.

Папа тогда отнял у него телефон, неделю запретил смотреть телевизор, гулять и даже выходить и комнаты, помимо как на кухню и в школу.

Он никогда нас не бил, и тот раз не стал исключением.

Но к концу недели своего наказания Нейт уже выглядел настолько несчастным, словно отсидел пожизненное, и кажется, был бы рад обменять эти 7 дней на какие-то там несчастные поджопники.

После того раза (а прошло уже 8 лет), он даже руку на меня ни разу не поднимал.

Так что эта версия исключена.

Слишком неправдоподобна.

А где? Где еще?

Подралась в школе? Побили? Ударили? Споткнулась?

Споткнулась.

Нет, не споткнулась. Как можно споткнуться на пустом месте? Просто упала. Или споткнулась и упала. Можно сказать, что ударилась мизинцем о стол, споткнулась и упала.. прямо на кулак Питера.

Мои размышления прерывает низкий голос отца:

– Это еще что за херня?

Он не кричит. Не повышает голос – кажется, даже напротив понизил. Его брови все еще не нахмурены, губы не сжаты. Если не знать взгляда отца в том или ином состоянии, то можно подумать, что он сейчас совершенно невозмутим и бесстрастен.

Его вопрос, кажется, обращается ко всем.

И к матери, и к Нейту, и ко мне.

Но первой сподабливаюсь на какой-либо более или менее съедабельный ответ я:

– Это.. упала.. – небрежно отмахиваюсь, словно говоря о какой-то повседневной ерунде – упала и ударилась.. о тумбы угол..

Боже, вспомнить бы сейчас быстро, где у нас есть тумбы, если папа попросит показать ту самую тумбу.

Но нет, папа не собирается играть в детектива.

Его губы превращаются в одну тонкую сжатую полоску и он цедит, глядя теперь уже мне за спину:

– Ну все, пизда этому углу, походу, пришла.

Резко обогнув меня, он твердым шагом направляется через прихожую в сторону кухни:

– Эй, Питер! Выходи, ублюдок. Надгробие я тебе сам закажу, не трать время.

Вижу, как бледнеет мама и опрометью кидается следом за ним. Ее лицо перекашивается от ужаса и, своим страхом, она умудряется заразить даже меня. В панике тоже кидаюсь за ними:

– Пап, это не он, это..

– Конечно, не он! – тут же с жаром соглашается мама – Джек, ради всего святого, да Питер бы никогда и пальцем ее..

Папа резко оборачивается, успев дойти лишь до прихожей, и хватает маму за грудки:

– Ты вообще заткнись! – рявкает – покрываешь избиения нашей дочери!? Я конечно знал, что ты больная, но не подозревал, что на ВСЮ голову! – он отшвыривает ее от себя с такой силой, что мама впечатывается в стену и едва не падает на пол.

– Пап, это