Понимание, желание понять – вот в чем нуждается рассказчик.

Мне только что исполнилось двенадцать, когда впервые в жизния увидал покойника. Это было давно, а 1960 году, хоть иногда мне кажется, что стех пор прошло совсем немного времени, особенно когда я вижу по ночам, каккрупный град бьет прямо по его открытым, безжизненным глазам.

Возле громадного старого вяза, нависавшего над пустырем вКасл-Роке, мы оборудовали что-то вроде ребячьего клуба. Теперь ни пустыри, нивяза уже нет – там обосновалась транспортная фирма. Что поделаешь, железнаяпоступь прогресса… У клуба не было названия, а располагался он в сооруженнойнами же хибарке, где мы – пять или шесть местных парней -собиралисьперекинуться в картишки. Вокруг нас ошивалась мелюзга. Время от времени – когдатребовалось побольше игроков – мы дозволяли кому-нибудь из малышейприсоединиться к нам. Играли мы, как правило, в «блекджек», а ставки редкодоходили до пяти центов. И тем не менее, выигрыши достигали, по нашим понятиям,солидных сумм, в особенности если пойти ва-банк, но это мог себе позволить одинлишь сумасшедший Тедди.

Стены нашей хижины мы сделали из старых досок, собранных насвалке строительной фирмы Макки, на Карбайн-роуд, а многочисленные щелизаткнули туалетной бумагой. Крыша была из целого, хоть и проржавевшего листа жести,который мы сперли на другой свалке. Отлично помню, как мы волокли этот лист,трясясь от страха: у сторожа свалки была собака – настоящее чудовище, которое,по слухам, пожирало детей. Там же мы добыли и металлическую сетку от мух,служившую нам дверью. Мух-то она внутрь не пропускала, но и свет тоже – такаябыла ржавая, – поэтому в хибаре всегда царил полумрак.

Помимо картишек мы в нашем «клубе» тайком покуривали ирассматривали картинки с девочками. У нас там было с полдюжины служившихпепельницами жестянок с рекламой «Кэмела», два или три десятка потрепанныхкарточных колод (их Тедди свистнул у своего дядюшки, хозяина писчебумажногомагазина, когда же дядюшка однажды поинтересовался, какими картами мыпользуемся, Тедди ответил, что наша любимая игра – морской бой и ни о какихкартах мы и слыхом не слыхивали), набор пластмассовых жетонов для покера, атакже весьма древняя подшивка журнала «Мастер Детектив», который мы иногдаперелистывали, когда заняться больше было нечем. Под полом мы вырыли потайнойпогреб, куда и прятали все эти сокровища в тех редких случаях, когда одному изнаших «предков» вдруг приходило в голову проверить, действительно ли мы такиепаиньки, какими дома кажемся. Находиться внутри хижины во время дождя было всеравно, что забраться в большой африканский тамтам как раз в разгар ритуальныхплясок, вот только дождя в то лето не было и в помине.

Газеты писали, что такого жаркого и сухого лета не было с1907 года. В пятницу, накануне последних выходных перед Днем труда и началомнового учебного года, немилосердно палящее солнце, казалось, собралосьиспепелить остатки жухлой травы в придорожных канавах – поля и сады былисожжены уже давно. Обычно изобильный в это время года рынок Касл-Рока опустел:торговать было нечем, разве что вином из одуванчиков.

В то утро мы с Тедди и Крисом засели за карты в довольномрачноватом настроении, «предвкушая» начало занятий в школе. Чтобы хоть как-торазвеселить друг друга, мы, как обычно, вспомнили пару анекдотов прокоммивояжеров и французов. Ну, например, вот этот: «Если ты, придя домой,обнаруживаешь, что твое мусорное ведро вдруг опустело, а собака забеременела,значит, к тебе в гости заходил француз». Почему-то Тедди всегда обижался,услышав эту байку, хоть был он вовсе не французом, а поляком.

Вяз отбрасывал густую тень, но мы все равно скинули рубашки,чтобы не провоняли потом. Играли мы в скат по три цента – глупейшую игру,которую только можно выдумать, – но мозги в этом пекле расплавились настолько,что малейшее умственное напряжение давалось с превеликим трудом. Вообще где-тос середины августа наша некогда мощная «команда» стала постепенно распадаться,и все из-за жары.

Ну и невезуха – сплошные пики… Начал я с тринадцати, затемпришло еще восемь, и на этом все кончилось. А Крис, похоже, хочет вскрыться. Нуже, последняя взятка… и снова – ноль!

– Двадцать девять, – объявил Крыс, выкладывая свои бубны.

– Двадцать два, – разочарованно отозвался Тедди.

– А у меня дерьмо собачье, – швырнул я карты на стол«рубашкой» вверх.

– Горди пролетел, дружище Горди снова пролетел, – хихикнулТедди так, как только он, Тедди Душан, мог хихикать: словно водил ржавымгвоздем взад-вперед по стеклу.

Как и всем нам, Тедди шел тринадцатый год, но очки столстыми стеклами делали его старше, к тому же он пользовался слуховымаппаратом. Мальчишки, несомненно, потешались бы над ним из-за очков, однакослуховой аппарат – кнопка телесного цвета, торчавшая из уха Тедди, да еще сбатарейкой в кармане рубашки – был предметом всеобщей зависти и восторга. Нодаже с этими приспособлениями видел и слышал Тедди плохо. В бейсбол он могиграть лишь в глубокой защите, гораздо дальше Криса на левом поле и Билли Грирана правом, а если кто-то из соперников и умудрялся послать мяч так далеко, тоТедди только провожал его недоуменным взглядом. Изредка мяч попадал ему прямо влоб, а однажды после такого удара он, закатив глаза, отключился минут на пять,перепугав меня до полусмерти. Затем он все-таки очухался, поднялся и,разбрызгивая кровавые сопли, принялся доказывать, что удар был нанесен не поправилам. На лбу у него мгновенно выросла громадная шишка, сиявшая всемицветами радуги. Зрение у него было плохим от рождения, со слухом же делообстояло иначе. Тедди первым в Касл-Роке отпустил волосы «под Битлз», когдапоследним писком моды был «полубокс», а о «битлах» Америка услышала лишь годачетыре спустя. Сделал он это по необходимости: уши у Тедди стали походить надва бесформенных куска расплавленного воска.

Благодарить за это Тедди должен своего папашу. Мальчишкебыло восемь лет, когда он, к собственному ужасу, расколотил любимую отцовскуютарелку. Мать Тедди в то время работала на обувной фабрике в соседнем городкепод названием Южный Париж. Когда она вернулась домой, все уже было кончено.Папаша выволок упиравшегося мальчика на кухню, прижал его ухом к раскаленнойзаслонке большой дровяной печки, подержал его так секунд десять, после чего,ухватив его за волосы и повернув голову, проделал то же самое и со вторым ухом.Затем он вызвал скорую помощь, достал из чулана старую винтовку и, положив еена колени, уселся смотреть дневной выпуск новостей. Соседка, миссис Барроуз,заслышав вопли Тедди, заглянула узнать, не случилось ли чего с мальчиком, и тутже пулей вылетела вон: папаша Тедди навел на нее винтовку. Но позвонить вполицию она, конечно, не преминула. Приехала машина скорой помощи. Мистер Душанвпустил санитаров, а сам с винтовкой встал на страже на крыльце, наблюдая, какизувеченного мальчика грузят на носилках в машину.

Санитарам он пожаловался, что, несмотря на заверения военныхвластей, в районе все еще полным-полно немецких снайперов, поэтому необходимодержать ухо востро. Те многозначительно переглянулись, и один из них спросил,сможет ли рядовой Душан продержаться до подхода подкрепления, посколькураненого ребенка необходимо срочно доставить в госпиталь. Отец Тедди пообещалдержаться до последнего, отдал честь, санитары ответили тем же, и скорая помощьумчалась, а через пару минут явилось «подкрепление» -патрульная машина полицииштата.