Лили могла украсть мою машину и загнать ее в ближайшее озеро, и я даже не рассердился бы на нее. Не потому, что она и так слишком много переживает, а потому, что я думаю, что Лили почти не способна сделать что-либо, что действительно расстроило бы меня до такой степени, что я разозлился бы на нее.

Эти чувства пугают меня. Меня пугает, что один человек может заставить меня чувствовать так много разных вещей одновременно, когда я провел последние годы, избегая чувств вообще.

Лили делает меня счастливым, даже не стараясь. Когда я вижу её улыбку и слышу её смех, моя грудь согревается всеми способами, в которые я отказывался верить, и я не знаю, почему.

Но больше всего меня пугает мысль о ее смерти.

—♡—

— Мы останемся здесь на ночь, если ты не против, — говорю я Лили, когда мы заходим в мою детскую спальню. Она стоит посреди комнаты, ошеломленно оглядываясь по сторонам.

Я знаю, что всю свою жизнь жил в роскоши — и я благодарен, что мне никогда не приходилось ни о чем беспокоиться, — но что-то в ошеломленном лице Лили меня раздражает. Не то чтобы я мог винить ее.

— Мы уедем достаточно рано, чтобы я могла увидеть своих родителей завтра? — Она поворачивается ко мне, ошеломленное выражение исчезает с ее лица, и остается только типичная для Лили пустота.

Она всегда смотрит на меня так, будто из нее высосали всю жизнь. Как будто не осталось ни единой искры. Но это происходит только тогда, когда мы одни. Всякий раз, когда мы находимся на открытом воздухе, когда нас окружают люди, Лили выглядит самой фальшиво-счастливой из всех, кого я когда-либо видел. Но затем, когда она действительно хорошо проводит время, например, когда я взял ее на встречу с восходом солнца, ее охватывает искренняя эйфория.

Иногда это как переключатель. Довольно запутанная конструкция, но я здесь, чтобы понять ее. Я здесь, чтобы узнать, что заставляет этот переключатель поворачиваться, пока она не почувствует все волнение в мире. Что заставляет ее чувствовать себя более счастливой, чем она могла себе представить.

— Мы уедем в восемь, — говорю я ей. — Тебе просто нужно сказать мне, где живет твоя мать.

Лили хихикает, падая на мою кровать.

— Хорошо, мистер Вонючка. — Лили садится, наблюдая за тем, как я иду к своему столу. Я чувствую ее взгляд на себе, прожигающий мою кожу. — Сначала поедем к моему папе. Я уверена, ты знаешь, где он живет. Моя мать живет в Уэсли-Хиллз.

— Не могу поверить, что ты заставила меня возить твою задницу по всему миру.

— Это не весь мир, — смеется она. — А я могу поехать на поезде, знаешь ли.

— Лилибаг, я лучше буду целыми днями сидеть в машине, чтобы отвезти тебя туда, куда ты, черт возьми, захочешь, чем заставлю тебя ехать на поезде.

Это не ложь. Я с удовольствием буду ее шофером. Не только потому, что это дает мне больше времени с ней, но и потому, что общественный транспорт кажется опасным. Все эти незнакомцы и жуткие люди. Ее могут ощупать, или того хуже. Нет, спасибо.

ГЛАВА 19

«Но послушай, красивая леди, тебе не нужно быть одной» — Baby Don’t Cut by Bmike.

Лили

Проведя следующие два часа в комнате Эйры, Колин решает, что мы больше никуда не пойдем сегодня вечером. И это к счастью, потому что мне все равно сегодня больше не хочется искать какие-либо приключения.

Сегодня я уже была на арене и смотрела хоккейный матч. И теперь я потратила большую часть своей энергии на общение с младшей сестрой Колина.

Я опустошена. Даже если бы я захотела сегодня вечером покататься на роликовых коньках, у меня не хватило бы на это сил. Так что я рада, что он отменил это.

Эйра заснула, или, вернее, вырубилась на середине разговора. Я думала над тем, что вчера вечером она выглядела не очень хорошо, но, увидев ее сейчас — лично, — она выглядит хуже. Если судить по мне, сейчас она выглядит еще больнее.

Рис, трехлетний брат Колина, в настоящее время ждет, когда Колин прочтет ему сказку на ночь. Уже десять часов вечера, и Рис должен был заснуть несколько часов назад, но, как это иногда бывает с малышами, он был слишком энергичен, чтобы заснуть. И теперь, когда он наконец устал, миссис Картер попросила Колина прочитать ему сказку.

Пока я жду, что Колин вернется в свою спальню, я продолжаю писать в своем дневнике. В этом больше нет ничего слишком впечатляющего. Все, о чем мне удается говорить, — это о том, как прошел мой день и насколько я сейчас устала.

А потом я подавляю желание писать о Колине. В последнее время он — единственное, о чем я могу думать, когда пишу. Я всегда начинаю с того, что пишу о том, что я чувствую, а потом погружаюсь в свой день и заканчиваю тем, какой Колин удивительный. Это меня раздражает. Сильно.

Я не хочу считать Колина потрясающим.

Он, конечно, отличный парень. И чем больше я узнаю его, тем больше он мне нравится. Но я не хочу, чтобы он привязывался ко мне. Хуже того, я боюсь, что он начинает мне нравиться.

Колин смотрел на меня весь вечер напролет. Не так, как раньше. Он никогда не смотрел на меня так, словно я была каким-то разбитым стеклом, которое нужно было склеить особо прочным клеем. Но он также никогда не смотрел на меня так, как будто… Привыкает к тому, что я есть в его жизни? Захватывающее и пугающее ощущение присутствия в чьей-то жизни. Чувство, которое наполняет твою грудь теплом и заставляет бояться потери, потому что это закончилось бы разбитым сердцем.

Или, может быть, это только у меня так, и я снова переоцениваю ситуацию.

Дверь в спальню Колина поспешно открывается.

— Пойдем со мной, — говорит он, даже не заходя в комнату. Я спрыгиваю с кровати, — даже не подвергая сомнению его приказ, — и следую за ним через особняк.

Он ведет меня на верхний этаж, прямо на балкон. Там Колин поднимает меня с земли и велит залезть на крышу. Я не задаю ему вопросов и делаю, как он говорит.

Мгновение спустя мы с Колином оба оказываемся на крыше здания, сидим на склоне и наблюдаем за звездами.

Мы сидим в тишине, чувствуя, как холодный ночной