прачечную с электрической стиральной машинкой и широкой гладильной доской.

Однажды ночью, почувствовав, что Юры нет, она накинула халатик и вышла на улицу. Мягкие тапочки на ногах скользили по каменным плиткам. Напоминанием о Праге, лунная ночь мягко струила рассеянный свет на черепичную крышу дома. Ветерок лениво перебирал петуньи в пологой вазе посреди дворика. На соседском доме мерно поскрипывал флажок-флюгер.

С каменно застывшими плечами Юра сидел на скамейке и смотрел на Сену.

Таня молча опустилась рядом. Она знала, что его мысли сейчас блуждают по гулким улицам Ленинграда.

Не поворачиваясь, Юрий привлек ее к себе:

– Знаешь, Танечка, когда я нашел вас, то думал, что большего счастья не бывает, – в его голосе звучала грусть, – и я счастлив, очень счастлив. Без вас я просто задохнусь. Но я бы дорого отдал, чтобы вместо Сены здесь протекала Нева и дул не мягкий, а пронизывающий и мозглый ветер с Балтики.

– А вместо Сакре-Кер в конце пути стоял Исаакиевский собор, – подхватила Таня.

– А мы с тобой, взявшись за руки, шли бы по Вознесенскому проспекту и заходили в проходные дворы. Прошли по Синему мосту, свернули к Красному.

– А около Александрийского столпа ты меня поцеловал бы.

Юрий поцеловал ее очень нежно, почувствовав губами соль слез, и шепнул:

– Как хороша была бы жизнь без «бы».

Таня всхлипнула:

– Юрочка, даст Бог, мы еще вернемся на Родину. Пусть не мы, но наши дети, внуки.

– Даст Бог, – сказал Юрий, – ведь у нас есть связка медных ключей.

Париж, 1957 год

Мама не позволяла ходить к развалинам старого дома, но Игнаша частенько убегал туда без разрешения, чтобы проверить, не завелось ли привидение. Варя говорила, что в старых домах любят обитать сказочные существа, иногда с двумя головами или тремя лапами. Расширяя глаза, сестра шутливо рисовала в воздухе две головы, три лапы и при этом тихонько подвывала:

– У-у-у-у, у-у-у-у.

Хотя Игнаша не признавался, но на подходе к руинам легкий страх всегда теребил его за рубашку и ветерком проскальзывал по спине. Зажмурив глаза, он замирал от таинственной жути, а потом бежал навстречу опасности. Папа говорил, что мужчинам нельзя поддаваться страху, тем более если мужчина записан в первый класс школы Третьего муниципального округа.

О том, каким огромным был разрушенный дом, угадывалось по толстой кладке подвала, густо обросшей колосьями трав и ромашковым половодьем. Между трещин в камнях прыскали юркие ящерицы. Игнаша знал, что под замшелым валуном живет серая жаба. Там, где был вход в зал, осколком торчала круглая резная колонна – подпрыгнув, Игнаша дотягивался до ее верха и думал, что осталось чуть-чуть подрасти, и его макушка сравняется с крутым мраморным завитком, оставшимся от узора. Ему нравилось сидеть на теплых ступенях пологой лестницы и слушать мерное жужжание пчел вокруг цветов. Если закрыть глаза, можно представить, что ты прилетел на необитаемую планету, куда не ступала нога человека. Интересно, есть в космосе пчелы и ящерицы?

Но на этот раз около дома кто-то ходил. Игнаша вспомнил о привидениях, и его сердце забилось часто-часто. Первым порывом было умчаться прочь, под защиту родителей, но любопытство пересилило. Облизнув губы, он приподнялся на цыпочки и стал тихо подкрадываться к прутьям ограды. Он умел очень быстро бегать и надеялся, что привидение, даже трехлапое, его не догонит.

Привидение в виде девочки было там, на развалинах. Правда, с одной головой. Игнаша быстро пересчитал ноги незнакомки, убедившись, что их две, как и положено. Не замечая Игнашу, девочка срывала головки ромашек и складывала их в бумажный пакет из кондитерской. В таких пакетах мама Таня покупала белое воздушное безе, хрустевшее на зубах невесомой сладостью. Игнаша считал, что кондитер месье Перро по ночам добывает его из облаков.

Наверное, девочка уже ходила в школу, потому что была очень высокой, ростом с соседскую Лизетту, а Лизетте недавно исполнилось девять лет. Открытый сарафан приоткрывал худые руки с острыми бугорками локтей и тонкую шею, красную от загара.

Игнаше понравились золотистые волосы, небрежно перетянутые красной лентой, и то, как девочка негромко напевала странную песенку, похожую на шипенье воды в чайнике.

Он наклонился, чтобы послюнить ободранную коленку, а когда выпрямился, то встретил сердитый взгляд больших серых глаз:

– Ты почему подглядываешь?

– Я здесь живу, – Игнаша показал на розовый дом, плавающий в солнечной дымке, и без перехода спросил: – А что ты пела? Я никогда не слышал такой песенки, хотя моя мама очень любит петь.

Резким движением девочка вскинула острый подбородок:

– Тебе не понять. Это польская песня, и я тоже полька, Мария Вишневецкая.

– Красиво, – он повторил по слогам: – Виш-не-вец-ка-я. А меня зовут Игнатий.

Чтобы умять цветы, Мария потрясла пакет с ромашками, а потом уверенно заявила:

– Ты не француз, потому что французы не могут выговорить мою фамилию.

– Конечно, я не француз, – Игнаша сорвал ромашку около забора и протянул Марии, – я русский. Мою маму зовут Таня, папу Юра, сестру Варя, бабушку Фелицата, а дедушку Игнатий, как и меня.

Он выпалил это на одном дыхании, перечислив всех, кто первый пришел на ум.

Мария приподняла одно плечико, с которого тут же соскользнула лямка сарафана. Небрежным жестом она водворила ее на место и сурово сказала:

– Русские угнетают Польшу.

Он растерялся:

– Я никого не угнетаю, я вообще вижу тебя в первый раз.

Его рука с протянутой ромашкой продолжала висеть в воздухе. Помедлив, Мария взяла цветок и сунула его в пакет:

– Моя мама сильно кашляет, и врач сказал, что ей надо пить ромашку.

Игнаша не представлял, что цветы надо пить, но, может быть, у поляков свои правила. На всякий случай он согласно кивнул головой и спросил:

– А где твой папа?

– Как всегда, играет в карты. Мама говорит, что скоро он проиграет и меня.

С протяжным вдохом Мария уселась на выступ фундамента, предварительно очистив его рукой от облетевшей листвы.

У Игнаши рот раскрылся от изумления. Карты он видел, и даже знал, что в них каким-то образом можно играть наподобие лото с картинками игрушек, но дальше этого его знания не простирались. Надо будет спросить у мамы или папы, можно ли проиграть в карты целую девочку с пакетом ромашек.

Его папа Юра делал трактора и косилки. Рано утром он уезжал в свою фирму и возвращался поздно вечером, пропахший бензином и машинным маслом. Дома на папином рабочем столе лежали чертежи, и папа объяснял, что сейчас работает над маленьким моторизированным блоком, который будет делать все фермерские работы.

– И даже доить коров? – допытывался