коллегия, а ей приносили только на подпись. В такой обстановке и с таким супругом Екатерина оказалась в России совершенно одинокой. Но она сделала выбор, противоположный мужу. Оценила величие, возможности чужой страны и чужого народа, которые так хорошо ее приняли. Старалась увидеть и понять особенности этой страны, стать для нее своей. Она позже вспоминала: «Я хотела быть русской, чтобы русские меня любили».

Бестужев в это время находился на вершине могущества. 22 мая 1746 г. Россия и Австрия возобновили важный для обеих союз. В случае нападения на одну из держав вторая выставляла в помощь не менее 30 тыс. солдат. Нынешней войны с Францией договор не касался. Но предусматривались совместные действия против Османской империи и Пруссии. А Мария Терезия надеялась превратить оборонительный союз в наступательный – отобрать у Фридриха Силезию.

Бестужев тоже хотел расширить договор, подключить к нему Англию, Саксонию. Но эти переговоры затянулись. Потому что для Англии-то требовалось русское участие против французов. А для Бестужева – британские субсидии на снаряжение русских войск. Причем он и собственный карман не забывал. Союз с Австрией принес ему 6 тыс. червонцев, а с англичан он желал получить 10 тыс. фунтов. Когда они начали торговаться о размерах субсидий и уклоняться о его личных запросах, канцлер швырнул проект договора на пол и пригрозил вывести из Прибалтики даже те войска, которые там уже сосредоточены. В Лондоне возмущались, называли его бессовестным вымогателем, но шли на уступки.

Бестужев укрепил и свои позиции при дворе. Женил сына на племяннице Разумовского. А вся родня тайного мужа оставалась у императрицы в большой чести. На свадьбу наследника малороссийские казачьи начальники прислали делегацию с поздравлениями – и очередными намеками насчет гетманства. На этот раз им однозначно подтвердили: государыня удовлетворит. Она даже знала, кого поставит гетманом. Из-за границы вернулся младший брат ее супруга, Кирилл. В сопровождении ученого Григория Теплова и еще нескольких наставников он прослушал курсы в Берлинском и Геттингенском университетах, посетил Францию и Германию. Юноша был умным, но ленивым, да и наставники не особо старались. Больше развлекались азартными играми, пристрастив к ним Кирилла, он заслужил прозвище «ночного картежника и дневного биллиардщика».

Но в Россию он приехал совсем другим человеком – щеголем, одетым по последней парижской моде, свободно лопочущим по-французски и по-немецки, ценителем театрального и изобразительного искусства. Елизавете он очень понравился. Его-то и захотела царица возвысить в гетманы. Возникло лишь одно препятствие. У казаков совершеннолетие определялось в 21 год. А Кириллу было 18, и царица решила обождать. Пока же определила его на другой пост. Издала указ, «в рассуждение усмотренной в нем особливой способности и приобретенного в науках искусства» назначить… президентом Академии наук [58, с. 313–322]. Современники были удивлены, но спорить никто не осмелился.

На торжествах академики Тредиаковский, Делиль, Шумахер соревновались между собой в льстивых славословиях новому президенту. Да и с задачей он вполне справился. Конечно, наукой он не занимался, трудов не писал. Что ему, делать было нечего? Балы, маскарады, игра. Но в Академии, как это бывает в научных учреждениях, разные группировки ученых жестоко грызлись друг с другом. Разумовский ничью сторону не принимал, оставался арбитром между ними. Точнее, предоставил это бывшему наставнику Теплову, который стал у него главным подручным.

А вот другому путешественнику «по европам», сопернику Бестужева Воронцову, его поездка принесла совсем не сладкие плоды. Елизавета хоть и удалила его за неуместные советы, но распрощалась с ним и его женой очень тепло. Пожелала как следует отдохнуть, подлечиться на целебных водах. Узнав, что на германских дорогах шалят разбойники, отправила вдогонку охрану. Но ведь Воронцов был вице-канцлером, вторым лицом российской политики! И всюду ухитрился понаделать вопиющие ляпы.

В Ватикане он напросился к папе Бенедикту XIV и вместо обычных для гостей из России дежурных любезностей ввязался с ним в разговор о «воссоединении церквей», то есть унии, причем его рассуждения поразили папу «необыкновенной глупостью» [59]. В Париж Воронцов заранее дал знать о своем приезде, и министр иностранных дел д’Аржансон воспринял его визит как дипломатический шаг со стороны России. Устроил вице-канцлеру пышную встречу, его принимали король, королева. Он же напускал на себя таинственный вид. Говорил о любви к Франции, о том, как благоволит к нему Елизавета. Хвастал и роскошью вплоть до халатов на гагачьем пуху.

Французы завалили его подарками. Были уверены, что это сигнал царицы о смене ее политического курса. Что песенка Бестужева спета, и с возвращением Воронцова в Петербург он займет место канцлера. Впоследствии разразился скандал. Оказалось, в те самые дни, когда в Париже чествовали русского гостя, Елизавета заключала союз с Австрией. А Воронцов завернул и в Берлин. Фридриха тоже заверял в дружбе и в том, как любит его императрица. Король обласкал его, разрешил бесплатный проезд и проживание по своей стране, подарил шпагу, усыпанную бриллиантами. Воронцов не преминул похвастаться, написал о подарке в Петербург, прусскому послу Мардефельду. Ему написал и Фридрих, поручил проследить, как Воронцов «возьмется за дело и сможет опрокинуть своего противника», Бестужева [61, с. 24]. Которому и легли на стол оба послания.

А самый грубый прокол допустил Воронцов с Иоганной Цербстской. Она попросила передать письмо дочери в собственные руки. Вице-канцлер согласился, но легкомысленно отдал слуге, а тот, не особо задумываясь, отправил обычной почтой. Без всяких шифров! Из текста Бестужев узнал, что письмо не единственное, мать уже общалась с Екатериной по каким-то тайным каналам. Теперь же излагала инструкции, как вести себя при дворе. Воронцова Иоганна характеризовала как «человека испытанной преданности, исполненного ревности к общему делу. Я откровенно сообщила ему свои мнения, что всеми мерами надо стараться о соглашении. Он мне обещал приложить к этому свое старание. Соединитесь с ним… Усердно прошу, сожгите все мои письма, особенно это».

Когда эти перехваты были доложены императрице, она разгневалась. Екатерине крепко влетело. А Воронцов получил холодный душ на голову – предписание государыни с запретом ему и жене общаться с Иоганной. Мало того, ему было приказано от имени царицы потребовать у Фридриха отозвать Мардефельда как «интригана и беспокойного человека». В хорошенькое положение его поставили после шпаги с бриллиантами! При возвращении Елизавета встретила его холодно, от дел фактически отстранила. Но в отставку все-таки не отправила, на что Бестужев сильно рассчитывал. Учла прежнюю верность, да и жену Скавронскую – как-никак родственник. А родство государыня, как и ее мать, всегда ценила.

Правда, о некоторых родственниках она очень хотела бы забыть, да не получалось. Семейство Анны Леопольдовны прожило в Ранненбурге лишь полгода. Елизавета сочла, что это место недостаточно далеко и