глухо. Послала туда своего доверенного Корфа с новыми инструкциями, отвезти узников в Соловецкий монастырь. С душераздирающими сценами четырехлетнего императора Ивана отобрали у родителей, отныне ему дали имя Григорий, общаться с ним должны были только слуга и охрана. Бывшую правительницу разлучили и с Юлией Менгден, ее оставили в Ранненбурге. Остальных повезли на север, Ивана отдельно от семьи. Попали в осеннюю распутицу, дожди, грязь. Пока дотащились, навигация на Белом море закончилась, попасть на Соловки было нельзя.

Остановились в Холмогорах в доме умершего архиепископа. Его разгородили надвое, и родители не знали, что сын живет за стеной. А когда доложили Елизавете, она махнула рукой: зачем в Соловках еще что-то устраивать? Пусть и остаются в Холмогорах. Анна Леопольдовна родила там четвертого ребенка, Петра. В 1746 г. – пятого, Алексея. Но началась послеродовая горячка, она умерла. По приказу государыни тело в спирту доставили в Петербург, похоронили в Александро-Невском монастыре рядом с матерью и бабушкой, царицей Прасковьей. Но титуловали не правительницей, не великой княгиней, а «принцессой Брауншвейг-Люнебургской». Елизавета сама приехала на похороны. Плакала…

Однако мужа и детей покойной не освободила. Каждый из них являлся претендентом на престол, а у ее наследника так и не было потомства! Вот и пыталась предать забвению этих «лишних». Повелела изъять все бумаги с упоминанием императора Ивана Антоновича и Анны Леопольдовны. Уничтожались их изображения, даже монеты, медали. Из-за границы запрещался ввоз книг, где они фигурировали. Выдирались листы из церковных помянников с их именами. Будто их вообще не было. В исторических документах возникла «дыра» в целый год. От Анны Иоанновны – и сразу к Елизавете. Лишь самые важные государственные акты под секретом сохранили в запечатанном виде в Сенате (их обнародовал только Николай I более ста лет спустя). А холмогорских узников даже не называли по именам, писали «известные персоны». Детей царица запретила учить грамоте. Хотя они были умными, выучились от отца.

Но ведь и страхи Елизаветы не были необоснованными, то и дело подкреплялись. И теперь получалось, что в играх вокруг «императора Иоанна» так или иначе завязана Пруссия. Агент из Кенигсберга доложил, что там появился барон Штакельберг. Лифляндец, подданный России, он был ярым поклонником Швеции. Перешел туда на службу, воевал против русских офицером шведской армии. Уволившись, вернулся домой, но при посещении Кенигсберга приоткрыл, что тайно продолжает служить Швеции, говорил о новой войне с Россией, возможности свержения Елизаветы.

На родине Штакельберга арестовали, отправили в Сибирь. Но в ссылке он сошелся с князем Путятиным, сосланным по делу Лопухиных. Замышляли изготовить подложный указ, освободить Миниха и поднять мятеж, чтобы «государыне не быть». Другие ссыльные офицеры, которых они агитировали, предпочли искупить вину, доложив об этом. А на следствии открылось, что в Кенигсберге Штакельберг вел переговоры с послом Брауншвейга Кайзерлингом, как установить связь с узниками в Холмогорах и с помощью прусского короля освободить их. Причем барон досконально знал, где и как их содержат. На допросах он категорически «заперся», и его отправили в заполярную Мангазею, предписав держать в строгом заключении, «в железах».

А потом по Пруссии и Брауншвейгу путешествовал по своим делам кондитер наследника Джузеппе Алипранди. Двое его земляков-итальянцев, приехавших оттуда в Лондон, сообщили послу нашей страны Щербатову, что кондитер получил задание «ядом окормить императрицу всероссийскую» с целью «привести на престол Иоанна». При возвращении в Россию его с женой сразу взяли. Хотя возможно, что его просто оклеветали. Все обвинения он отрицал. Его багаж с кондитерскими закупками тщательно исследовали лейб-медики Бургаве и Кондоиди, ничего опасного не нашли. Но на всякий случай Алипранди с семьей сослали в Казань.

Ну а Россия в европейской схватке вела себя все более активно и решительно. В июне 1747 г. Бестужев наконец-то сторговался с англичанами. За вмешательство в войну они платили 100 тыс. фунтов в год, удовлетворили и личные аппетиты канцлера (он обставил дело так, чтобы никто не подкопался, – один из английских купцов по поручению своего правительства ссудил Бестужеву 10 тыс. фунтов на 10 лет без процентов под залог дома). Россия же обязалась отправить в Европу 30 тыс. солдат под командованием Репнина.

Хотя возникло новое затруднение. Елизавета главным врагом видела Фридриха. Он преступал любые соглашения, ограбил Австрию, Саксонию. По понятиям императрицы, его требовалось основательно вздуть. Государыня знала и о том, что он безбожник, «нетрадиционной ориентации». То и другое в ее глазах было омерзительно. Поэтому и англо-русский договор она рассматривала в единственном ключе – ударить на Пруссию. Но британцам и австрийцам русские теперь требовались против Франции! Фридрих-то предусмотрительно выскочил из войны.

А в таком раскладе, чисто анти-французском, Елизавета договор не понимала и ратифицировать не желала. Бестужев проявил чудеса изворотливости, убеждая ее поставить подпись. Доказывал, что прусский король в силу своих союзных обязательств с Францией может воспрепятствовать продвижению русского корпуса. Вот тогда-то и навлечет на себя наказание. В итоге договор с англичанами дополнился несколькими секретными статьями. В них подчеркивалось, что главная цель – вразумить Пруссию. Корпус Репнина был увеличен до 40 тыс. Императрица настояла приложить и ее письменное обязательство – в случае столкновения с войсками Фридриха она пошлет дополнительные силы, выведет в море флот для ударов по прусским берегам.

Хотя настроениям Елизаветы косвенно способствовал и сам Бестужев. Он обнаружил, что Пруссия плетет новый заговор. Цель оставалась прежней – развернуть политику России. Вместо отозванного Мардефельда Фридрих прислал в Петербург своего личного друга и доверенного Финкенштейна. Тот привлек Лестока и Воронцова, они в донесениях фигурировали под псевдонимами «смелый друг» и «важный друг». Правда, Воронцов предупредил нового посла, чтобы был осторожен в переписке. Финкенштейн не поверил. Счел, что «важный друг» просто трусит. Наставлял его, как вести себя с императрицей, подрывая влияние Бестужева. Вице-канцлер соглашался, но уклонялся, находясь «в душевном расслаблении вследствие обхождения с ним императрицы». Другое дело – «смелый друг» Лесток. За деньги он был готов на все. Получив 10 тыс. руб., передавал политические и военные секреты, которые слышал при дворе. Стал плести очередные интриги против канцлера.

Бестужев представил Елизавете подборки, в тот числе об оплате Лестоку. Она заметила, что иностранные деньги для лейб-медика не могут сейчас иметь никакого значения, ведь к внешней политике он не причастен, ею целиком заведует канцлер. Но Бестужев ответил, что продажный медик может не только влиять на политику: «Я не могу ручаться за здоровье вашего величества». Он задел больное место. Особенно в свете других заговоров с замыслами убить, отравить ее. Государыня задумалась и согласилась: «Хорошо, я это устрою». В те времена самыми распространенными средствами при любых болезнях и недомоганиях считались клизмы и кровопускания. Европейские дамы