мужчиной был мой Фавароне, если бы вы знали! – но и с ним моя жизнь не казалось мне медом, можете быть уверенны. О, я достаточно узнала мужчин и чувствую к ним одно лишь отвращение! Я хотела выдать замуж своих дочерей, поскольку такова наша женская доля: главное в жизни женщины – семья. Я не хотела, чтобы мои дочери остались девками-вековухами, а тем более, стали монахинями, но если оно так вышло, что же, пусть так оно и будет. Я смирилась, я не ропщу, я покорилась судьбе, мало этого, я также хочу стать монахиней: что мне делать одной, в пустом доме?

– Ну, так и шла бы в монастырь, к дочерям, – проворчал Мональдо. – А то ведь она хочет передать свой дом обители с тем, чтобы самой остаться жить в нем, – сообщил он Франческо. – Мечтает обучать молодых послушниц: жить не может без того, чтобы кто-нибудь не слушал ее наставления.

– Ты несешь какую-то чушь! – раздраженно возразила Ортолана. – Я же ясно говорю: хочу уйти от мира, от мужского мира. Для меня есть только один мужчина – Господь-Бог.

– Вот, вот, она и дочерей своих так воспитала, – закивал Мональдо. – Уйму денег потратила для того, чтобы наилучшим образом подготовить их к замужеству, а сама все время внушала им ненависть к мужчинам, – ну, не дура ли?!

– А ты – грубиян, – отрезала Ортолана. – Где ты воспитывался, интересно, – на скотном дворе?

– Мы с тобой вместе воспитывались, между прочим, – заметил Мональдо. – Родители наши были людьми простыми и воспитывали нас по-простому.

– Ты лжешь, – сказала Ортолана. – Да, наши родители были небогаты, но из благородного сословия. Наш дом был типичным дворянским домом.

– Враки! – возразил Мональдо. – Ходили слухи, что наша бабка путалась с каким-то рыцарем, но до тех пор, пока ты не охмурила своего Фавароне, никто не рискнул бы утверждать, что у нас есть дворяне в роду.

– Я устала с тобой спорить, – вздохнула Ортолана. – Мы сейчас говорим не об этом. Святой отец, – обратилась она к Франческо, – зная ваше влияние, я хотела бы попросить вас замолвить за меня слово перед епископом, лишь он может рассудить меня с братом. Я хочу отдать свой дом обители, в которой посвятили себя Господу мои дочери, а брат противится этому.

– Еще бы! – вставил Мональдо.

– Но какое право ты имеешь на этот дом? Он достался мне от мужа! – воскликнула мадонна Ортолана.

– Твой муж перед смертью просил меня приглядеть за домом и имуществом. Он знал, что тебе нельзя довериться, – отрезал Мональдо. – Хорошо, что он не увидел, что сталось с его дочерьми.

– Ты обманываешь! – перебила его Ортолана. – Мой муж просил тебя приглядеть за домом? Сказки! Фавароне тебя терпеть не мог, называл грубым мужланом, и он был прав!.. Пресвятая Дева, Фавароне назначил тебя душеприказчиком?! Надо было выдумать такое! И что тебе за дело до моих дочерей?

– У меня есть свидетели, – упрямо продолжал Мональдо. – Что касается твоих дочерей, то неужели я для них чужой? Разве я им не родной дядя? Вспомни, к кому ты обратилась, когда Кларисса и Агнесса убежали из дому!

– Я теперь жалею об этом: ты все испортил, – ответила Ортолана. – Хорош дядя – не хочет отдать бедным девочкам принадлежащий им дом! Нет, ты им не дядя, ты хуже злого отчима.

– Замолчи, женщина, а то не посмотрю, что ты моя сестра: как двину, искры из глаз посыпятся, – Мональдо насупился и сжал кулаки.

– Святой отец, защитите меня от этого разбойника! – закричала Ортолана. – Просто удивительно, что он родился в нашей благородной дворянской семье! Наверно, его подкинули нам, а мои родители по своей доброте взяли его на воспитание.

– Сама ты подкидыш, – возразил Мональдо. – Поглядите на нее, святой отец: в ней есть что-то цыганское.

– Тише, – Франческо встал между ними. – Как бы там ни было, но вы в самом деле из благородного семейства. Вам не годится вести себя, как торговцы на базаре, не смешите людей. Мадонна! Синьор Мональдо! Примиритесь, прошу вас.

– Это он довел меня, – сказала Ортолана. – Он вывел бы из себя даже святого Мартина. Поневоле забудешь о дворянском поведении.

– Помолчала бы! Тоже мне, дворянка, – пробурчал Мональдо.

– Я не буду ни о чем просить епископа, пока вы не договоритесь между собой, – решительно прервал их Франческо. – Если нет согласия в доме, то как можно распоряжаться домом?

– Что, получила? – захохотал Мональдо. – Чья взяла?

– Все равно будет по-моему, я своего добьюсь, – ответила Ортолана. – Святой отец, хоть вы и не хотите совершить доброе дело, но у нас кое-что есть для вас, – язвительно сказала она Франческо. – Я не держу на вас зла, напротив, я жервую вам десять золотых сольдо на благотворительность, – она сделала знак Мональдо, и тот угрюмо подал Франческо мешок с деньгами. – Столько же я внесу на обитель, где спасаются мои любимые дочери, когда сама стану смиреной монахиней, – она испустила громкий вздох.

– Мне ничего не надо, – второй раз за сегодняшний день попытался отказаться Франческо.

– Нет уж, возьмите, святой отец, вы обязаны взять, – вмешался Мональдо. – Весь город потешается над нами: люди не могут забыть, как мы с вами поссорились. А если вы возьмете деньги, стало быть, вы нас простили, – это отец Фредерико нас надоумил.

– Отец Фредерико – наимудрейший человек, – сказал Франческо. – Счастье, что он живет в Ассизи.

– Возьмите же эти деньги на благотворительность, святой отец, – с милой улыбкой проговорила Ортолана.

– Что же, возьму, – обреченно согласился Франческо. – Пусть этот дар не совсем искренний, но он и впрямь ведет к прощению. Облегчим свои души.

– За десять золотых сольдо можно искупить все грехи на свете, – проворчал Мональдо.

– Ты опять?! – дернула его за рукав Ортолана.

– Молчу, – Мональдо зажал рот рукой.

* * *

Едва Франческо проводил их, к нему пришли его былые друзья – Джеронимо и Клементино.

– Ну, ты стал знаменит! – издали закричал Джеронимо. – В городе полно приезжих, которые хотят тебя видеть.

– Мы пошли по короткой дороге, чтобы всех обогнать, – прибавил Клементино, – но у тебя и так не протолкнуться.

– Поговоришь с нами? – спросил Джеронимо, подойдя к Франческо. – Или нам подождать?

– Скажи прямо, мы не обидимся, – сказал Клементино.

Франческо обвел взглядом тех людей, которые сидели и лежали на берегу Кривой речки, что-то варили, жарили, стирали у берега, спали или просто стояли и пристально смотрели на него, и ответил:

– Кроме вас мне, пожалуй, сейчас не с кем поговорить. Только отойдем подальше, а не то кто-нибудь из моей братии, или какой-нибудь грамотей из пришлых станет подслушивать и записывать. Вначале меня это смешило, потом стало сердить, но в