– Погоди, а как же с ответом кардиналу Уголино? – остановил его Паоло. – Мы так и не выслали в Рим наш устав. Кардинал ждет. Я набросал примерный текст устава. Послушай, основные положения таковы: «Соблюдать святое Евангелие Господа нашего Иисуса Христа, живя в послушании, без собственности и в чистоте; носить одну рясу с капюшоном, а кто вынуждаем необходимостью, может носить обувь», – Паоло прервался и поглядел на Франческо. – Трудно ходить без обуви, особенно на большие расстояния, а еще труднее обходиться без обуви в северных странах. Наши братья, которые босиком пошли в эти страны с проповедью, болели и умирали. Вот почему я думаю, что можно разрешить носить обувь.

– Тебе виднее, ты ученый человек, – ответил Франческо, думая о чем-то своем.

– «Братья не должны принимать никаких денег ни для себя, ни для другого лица», – продолжал Паоло.

Филиппо удивился, Сабатино изумленно открыл рот.

«Однако для больных, нуждающихся и для того, чтобы одеть других братьев, – читал Паоло, – пусть возьмут столько, сколько им покажется необходимым».

– Что это означает? – прервал его Филиппо. – Денег не брать, или деньги брать можно?

– Да, я тоже не понял, – сказал Сабатино.

Паоло покосился на Франческо, но тот, казалось, не слышал этих вопросов.

– Слушайте дальше, – проговорил тогда Паоло: «Те братья, кому Господь дал благодать работать, пусть работают верно и благочестиво, но так, чтобы, лишившись враждебного душе досуга, не угасили бы дух святой молитвы и благочестия, которому должно быть посвящено все преходящее. Из платы же за работу пусть возьмут необходимое для телесных нужд себе и своим братьям, – смиренно, как подобает рабам Божиим и последователям святейшей бедности».

Филиппо опять хотел спросить что-то, но Паоло предостерегающе поднял руку и продолжал:

– «Братья, словно странники и пришельцы в этом мире, в бедности и смирении Господу служащие, пусть без смущения ходят за подаянием, и не следует им стыдиться, потому что Господь ради нас сделался бедным в этом мире».

– За подаянием? Будем ходить за подянием? – возмутился Филиппо. – Разве мы не отвергли подаяние? Разве не решили зарабатывать свой хлеб?

– Но теперь мы уже берем подаяние, разве нет? – возразил Сабатино.

– А ты что скажешь, Франческо? – спросил Филиппо.

Франческо вздрогнул и хотел что-то ответить, но Паоло перебил его:

– Позвольте, я закончу. «Вот та вершина высочайшей бедности, каковой предавшись всецело, ничего другого вовеки под небом не желаем стяжать, и которая, сделавшись нашей долей, приведет нас к земле живых». И еще тут у меня говорится: «И, где бы ни были и ни находились братья, пусть считают друг друга членами одной семьи. Пусть безбоязненно открывает один другому свою нужду, потому что, если мать питает и любит сына своего во плоти, насколько больше должен каждый любить и питать брата своего духовного? И если кто из них впадет в немощь, другие братья должны ему служить, как хотели бы, чтобы им самим служили». Ну, и конечно, я пишу о нашем повиновении святейшему папе, о великом почтении, которое мы к нему испытываем… По слухам, кардинал Уголино, наш покровитель, имеет реальные шансы быть избранным новым Папой после нынешнего, а тот, передают нам из Рима, очень плох и скоро отойдет в мир иной.

– Кто передает это нам из Рима? Уж не сам ли Уголино? – спросил Филиппо. – Он хочет взять нас под свою руку.

– Как твое мнение, Франческо? – не обращая внимания на Филиппо, спросил Паоло. – Ты одобряешь наш устав?

– Разберись сам, брат. Ты же ученый человек, – с едва приметной улыбкой повторил Франческо. – Ну, а мне надо идти. Простите, братья.

– Но ты вернешься? – не удержался Филиппо.

– Я сказал – я еще вернусь. Пока прощайте, – Франческо поклонился им до земли и зашагал прочь.

* * *

Перед тем как взобраться высоко в горы, он отправился к церкви святого Дамиана, где ныне была возглавляемая Клариссой женская обитель.

Он шел по тропинке, и впервые за последние месяцы душа его была спокойна, а сердце билось счастливо. Он как будто снял со своих плеч тяжелый груз, который его заставляли нести помимо воли.

Солнце ярко светило, в синем небе лениво плыли пышные облака; в лесу пели птицы, гудели пчелы, перелетавшие с цветка на цветок; на опушку вышел молодой олень, склонил голову набок и тряхнул ею от избытка сил. Франческо вспомнил, как на этом самом месте видел молодого любопытного олененка, когда возвращался, воспрянув духом, к своим братьям на Кривую речку. «Уж не тот ли это олененок?», – подумал Франческо. Он не удержался и свистнул; олень вздрогнул всем телом, в то же мгновение, сделав огромный прыжок, с треском помчался через кустарник в чащу леса. «Ого-го-го!», – крикнул Франческо, чем напугал всех лесных обитателей: кто-то из них сразу же затих и притаился, а кто-то, напротив, страшно переполошился и принялся истошно кричать.

Франческо засмеялся так, как давно не смеялся, и продолжал свой путь легко и радостно.

…Кларисса вышла к нему немедленно, стоило попросить привратницу позвать ее.

– Здравствуй, сестра, – сказал Франческо.

Кларисса хотела пасть к его ногам, но он не позволил:

– Не надо, если не хочешь, чтобы я тоже встал перед тобой на колени. Мне не подобают такие почести.

– В твоем лице я поклоняюсь Богу, – возразила она.

– Тогда тебе надо поклоняться каждому человеку, или – никому, – ответил он. – Ибо божья частица есть в каждом человеке, но никто не свят так, как Бог.

– Твои слова будто исходят из его уст, – проговорила Кларисса, вдруг смутившись и покраснев.

– Не надо меня обожествлять. Я всего лишь шут, который немного повеселил Господа и весь белый свет, но теперь мои шутки стали несмешными, – сказал Франческо.

– Ты шут?! – Кларисса приложила руки к груди и умоляюще взглянула на него.

– Да, я шут, неудачный шут, я шут, отвергнутый Господом, но теперь я хочу вернуться к нему. Я очень люблю Бога и надеюсь, что он возьмет меня к себе. Моя душа истомилась в этом мире, она рвется в небесные выси, – Франческо болезненно улыбнулся. – К тебе я пришел вот для чего: во-первых, я хочу проститься. Я знаю, что эта наша встреча – последняя. Я хотел попросить, чтобы ты, именно ты омыла мое тело и облачила его для погребения, когда моя душа отойдет к Господу. Тебе не будет это трудно или противно?

– Франчо! – выдохнула Кларисса сквозь спазмы, сдавившие ей горло. – Конечно, конечно… – больше она не могла говорить и заплакала.

– Благодарю тебя, сестра, – он поклонился ей. – Во-вторых, я хочу предостеречь тебя от снисходительности по отношению к тем, кто приносит тебе дары. Не принимай