Когда учительница уходит, я спрашиваю:

– Бабуль, а ты что, правда поверила, что я собирался что-то поджечь?

– Я испугалась, – признаётся она. – Потом уж начала соображать и подуспокоилась.

– А если б я все же что-то поджог, ты бы перестала меня любить?

– Нет, Сенечка, не перестала. Но поджог – это серьезное преступление. А еще это очень опасно. Поэтому мы с твоим дедушкой хотим поговорить с Артемом. Уведи Лёнечку, пожалуйста, в комнату.

– Хорошо.

Я зову друга, и мы уходим. Но не запираемся в комнате, как просила бабушка, а встаем у стены рядом с дверью в кухню. Она чуть приоткрыта, чтобы мы слышали весь разговор. Обычно ни он, ни я не подслушиваем, но сейчас дело касается Тёмки, и нам неспокойно.

– Тёмочка, расскажешь нам, что у тебя болит на душе? – ласково спрашивает бабушка.

Она относится к моим друзьям так же, как ко мне, считая их своими внуками. В детстве она называла нас «моими котятами», а мы были не против. Сейчас мы уже повзрослели, и бабушка перестала нас так называть, чтобы не задевать зарождающуюся мужественность. Так дедушка сказал. Шутил, наверное. Я и мужественность – полные противоположности.

– Да не надо, Зина Семенна. Я и так вам одни проблемы приношу.

– Ты еще растешь, и мы за тебя отвечаем, – говорит дед. – А еще мы готовы помочь тебе разобраться в себе.

– А если я не хочу разбираться?

– Может, хочешь, но боишься? – спрашивает бабушка.

– Даже если я стану хорошим, ничего не изменится.

– О чем ты говоришь, Артем? – уточняет дед.

Тёмка долго молчит. Я слышу, как тикают стрелки настенных часов в кухне. Лёнька редко дышит, стараясь сильно не волноваться. Не каждый день одного из нас оставляют на серьезный разговор.

– До приезда сюда я каждый день слушал ссоры предков. Думал, что здесь будет лучше, но они решили развестись. А в мой день рождения они ругались друг с другом. Вместо поздравления мама написала, что я буду жить с ней и сестрой. Я не хочу возвращаться домой… Потому что ненавижу маму.

Его признание оглушает. Сглатываю, переглядываюсь с Лёнькой. Мы уже давно знали о ситуации друга, но с каждым разом она усугублялась, обнажая новые слои его ранимой души.

– О, Тёмочка, – ножки стула скрежещут по полу. Наверное, бабушка придвинулась ближе, чтобы обнять Тёмку.

– Не надо, не жалейте меня. Так я совсем жалким стану.

– Когда у тебя появилась привычка играть со спичками? – интересуется дед.

– Нес папе коробок спичек, когда он пытался разжечь газ в колонке в ванной. Она у нас иногда гаснет, приходится вручную зажигать. Мама начала его ругать, что он никак не обновит колонку, как раз когда я вернулся. Так и сунул этот коробок в карман и ушел на улицу. Телефон не взял, сел где-то на скамейке, скучно было до жути. Тогда достал коробок и стал его крутить. А потом поджигал спичку за спичкой и считал, сколько секунд нужно, чтобы каждая сгорела. Сначала почти сразу бросал и притаптывал, потом стал держать дольше. В последний раз чуть пальцы не прижег.

За бытовой мелочью может скрываться чересчур глубокий смысл. От осознания этого меня охватывает короткая дрожь.

– Артем, что ты думаешь о разводе родителей? – спрашивает дедушка.

– Его не должно случиться. Это неправильно. Они всегда были вместе. Все мои тринадцать лет… А теперь они хотят разойтись. Ну как так?

Его последний вопрос пронизан отчаянием и горечью. Опускаю голову. Не представляю, как бы отреагировал, если бы мама и папа вдруг решили развестись. Наверное, сошел бы с ума.

– И я ничего не могу с этим поделать, потому что они сбагрили меня сюда на три месяца. Если б я остался в городе, я бы вмешался… Я бы помог им одуматься… Я бы…

– Тёмочка, – вздыхает бабушка, – в том, что родители решили развестись, нет твоей вины.

– Порой люди перестают понимать друг друга и оттого ранят и себя, и близких. Потому что у них не получается найти мост к сердцам друг друга. Такое случается чаще, чем принято рассказывать, – добавляет дед.

– И что? Я все равно хочу, чтобы они и дальше жили вместе!

– Даже если это сделает их несчастными? – уточняет бабушка.

Тёмка молчит.

– Иногда взрослые решают жить вместе до совершеннолетия детей, но это только ухудшает их положение. И тогда страдают все: и родители, и дети.

– Мама решила, что я буду жить с ней и сестрой. А я не хочу с ними жить. Я хочу жить с папой. Мне уже скоро паспорт выдадут, я сам вправе выбирать!

– Вероятно, она так решила, потому что сейчас занята сбором документов для развода. А твоему папе понадобится время, чтобы найти жилье.

Что-то с грохотом обрушивается по столу. Мы с Лёнькой вздрагиваем от неожиданности.

– Почему они не могут просто жить вместе, даже если не любят друг друга? Они больше не любят меня?

– Представь, что в одну комнату запускают хищника и травоядное. Хищник голодный, травоядное напугано. Каков исход у этой ситуации? – спрашивает дед.

– Хищник погубит травоядное…

– Твои родители находятся в таком же положении. Напряжение между ними настолько же сильно, как между хищником и травоядным. А чтобы оно улеглось, им нужно отпустить друг друга и побыть порознь.

– И почему у взрослых все так сложно, а? – негодует Тёмка.

Вскоре их разговор заканчивается, и мы с Лёнькой стараемся прошмыгнуть в комнату, чтобы нас не заметили. Только запрыгиваем по кроватям, как Тёмка заходит и забирается на свою койку.

– Парни, – зовет он.

– Что?

– Наталья Алексеевна про психолога говорила. Как думаете, стоит сходить?

Вот уж от кого, а от него я подобного не ожидал. Тёмка яростнее всех открещивается от разговоров по душам, даже нам признавался в чем-либо только после тяжелых переживаний.

– А ты сам как думаешь? – спрашивает Лёнька.

– Я думаю, что вокруг слишком много нудных взрослых, – хмыкает Тёмка.

Выдыхаю, прикрывая глаза. Хотя бы шутит, уже хорошо. После его срыва в день рождения я стал чаще нервничать, видя, как он хмурится, или слушая, как он молчит дольше нескольких минут. Не знаю, как ему помочь, кроме как быть рядом.

– Берёза!

– А?

– Спасибо, что не