не сказала ей, что она была в ящике моего стола. В любой момент я могла бы слезть с койки и отдать ее ей. Но я этого не сделала. Я была слишком труслива. Если бы я подождала несколько дней, подумала я, то смогла бы подкинуть ее обратно на стол, пока Джерри не было, избегая дальнейшей драмы. Отражение Джерри застыло, изо рта свисала заколка. Она прикусила ее, сощурившись.

– Эта долбаная корова, я знала это, – сказала она. Имея в виду Скиппер. – Спасибо.

Она взяла сумку с книгами и направилась к двери.

– Подожди, что ты им скажешь? – спросила я.

Джерри остановилась, положив одну руку на талию, ее бедро выступило вперед. Ее подбородок вздернулся, как у кошки, и она моргнула. После всего, что она пережила, ей следовало бы радоваться, увидев меня такой: жалкой, слабой, нуждающейся в ее помощи. Она, должно быть, знала, что, если бы это произошло с ней, наши издевки были бы безжалостными.

Она ногой подтолкнула мусорное ведро ближе к моей стороне комнаты.

– Я скажу, ты что-нибудь съела.

Я поняла, что это была попытка Джерри пошутить, первая из тех, что я слышала от нее. Она нервно посмотрела на меня, проверяя мою реакцию.

– Ха-ха.

Когда она вернулась после обеда, чтобы проверить меня, я стонала про себя, глотала, облизывала губы, как отравленная собака.

– Я хочу умереть, – сказала я, задыхаясь.

– Тебя рвало? – Джерри осмотрела мусорное ведро.

– Нет.

Я качалась из стороны в сторону, подтягивала колени к груди, делала все что угодно, чтобы остановить тошноту.

– Принести тебе что-нибудь?

Я слабо покачала головой. Как могла одна маленькая таблетка заставить чувствовать себя так плохо? Почему женщины должны были проходить через это, когда все, что нужно было сделать мужчине, это вытереться, перевернуться и заснуть?

– Это самое худшее. Попробуй заснуть. Тебе станет лучше, когда ты проснешься, – сказала Джерри.

Я не хотела, чтобы она оставляла меня одну, но закрыла глаза и скрутилась клубочком. Я почувствовала, как у меня сжался живот. Я была словно посреди шторма, запертая на нижней палубе, каталась туда-сюда, цепляясь за ведро. Время от времени я слышала, как скрипит дверь.

– Джерри? – простонала я.

Послышался шорох ног по ковру, я увидела стакан воды, и один раз, хотя, возможно, мне это приснилось, ее рука нежно погладила меня по спине.

36

Когда я проснулась, были сумерки. Звонкая тишина пустых общежитий и тихих коридоров. Джерри оставила на моем столе чашку чая – уже давно остывшую, – кусок тоста и несколько журналов. Я села, чувствуя себя лучше. Я жевала тост, листала Just Seventeen[53]. По коридору доносился звук телефонного звонка, на который никто не отвечал. Он прекратился, а затем, после небольшой паузы, снова зазвонил. Внезапно мне пришла в голову мысль, что это может быть Стюарт. Неужели он передумал насчет нас двоих? Возможно, он снова поссорился с Керри. Я сбросила одеяло и бросилась к коммунальному телефону. Когда я подошла к будке, дверь была заперта. Я прижалась носом к перфорированному пластиковому стеклу, прислушиваясь к дребезжанию телефона.

– Черт, – сказала я. – Где все?

Я вошла в пустую комнату отдыха и проверила несколько комнат в общежитии, но все они были пусты, книги на столах открыты, как будто люди торопились. Я ломала голову, пытаясь вспомнить, какой сегодня день.

Я вышла на крыльцо общежития. Было исключительно тихо. В любой летний вечер Божественные выходили на травяные корты, бросая теннисные мячи в темноту, пока их не звали внутрь. Обычно из окон общежития доносился визгливый смех, звучала музыка из наших стереосистем, трещали звонки, оповещавшие о начале и окончании уроков или подготовки. Однако в тот вечер, я помню, на теннисных кортах было тихо, музыка не играла. Я подумывала о встрече с Лорен, так как не было никого, кто мог бы меня остановить, но я вспомнила, как ее глаза сузились, когда она скользила взглядом между ее братом и мной. Взгляд полного презрения.

Внутри снова зазвонил телефон.

Я вздрогнула, надела только рубашку и легинсы и вошла внутрь, чтобы забрать свой серый кардиган. В кармане лежала единственная сигарета и зажигалка. Курение показалось мне такой же хорошей идеей, как и любая другая. Я надела свои лоферы и, отправляясь в сад, услышал низкий зловещий раскат грома. Я закуталась в свой огромный кардиган и стала рассматривать небо. Я заметила, что в часовне горел свет, каждое из тонких окон в форме карандаша освещалось, а цветное стекло светилось оранжевым. Должно быть, это была вечерняя служба, о которой я забыла, или какое-то другое школьное собрание. Часто в конце года проводили выступления нашего драматического клуба, мотивационных спикеров или гастрольную постановку Шекспира. Если я правильно рассчитала время, то я могла бы присоединиться к массе девочек, когда они уходили, так что домовладелицам бы показалось, что я была там все время. Никто никогда не узнает, что случилось.

Я поднялась по мосту, прошла через лабиринт коридоров и распашных дверей, ведущих к школьной часовне, и стала ждать в «Яйце», сидя на одном из пустых стульев с подголовником, обычно предназначенных для моей домовладелицы. Я слышала те же громовые раскаты, которые слышала раньше, звук бега, сопровождаемый громким свистом, свойственный Божественным. Нам было трудно угодить публике, мы были склонны к крикам и громким театральным зевкам.

– Девочки, пожалуйста, успокойтесь, – услышала я крик Толстой Фрэн. – Шестикурсники, оставайтесь на своих местах. Девочки, я сказала сядьте.

Они выскочили из часовни, держась за руки, выглядя в высшей степени дерзко. Сначала старшие девочки в домашней одежде, потом мой курс, затем четвертый и так далее. Они ругались, недоверчиво качая головами, младшие девочки были в истерике, бледные, некоторые из них еле могли идти, другие бежали, как будто от катастрофы.

– Что случилось? – я поймала третьекурсницу. – Что происходит?

– Боже мой, – повторяла она снова и снова. – Боже мой. Я не могу в это поверить.

Она была вне себя. В шоке. Я подумала, стоит ли мне дать ей пощечину.

Я поняла, что произошла беда – смерть любимого сотрудника или одного из родителей. Время от времени в школе случались подобные катастрофы; девушку постарше однажды выбросили из автобуса в ее последний год. У другого диагностировали неоперабельную опухоль головного мозга. Группа моего курса спотыкалась, цепляясь друг за друга. Я увидела Скиппер, обнимавшую близнецов, и протолкнулась сквозь толпу к ним.

– Что произошло?

– Это долбаная шутка, – сказала Скиппер.

– Что именно?

– Школа превратилась в чертову канализацию. У них больше нет денег. Черт, я знала, что мне следовало поехать в Мальборо.

– Мы