И эта трубочка рванула у директорского уха,как граната — поражающий разлет осколков двести метров. Директор подпрыгнул,вытянулся по стойке смирно и вытаращился в окно. Икает.

Назавтра директор уволил учителя рисования.

А еще через недельку приехал все тот жеполугрузовичок, и из него, как семейные врачи, как старые друзья, вышли двоевеселых белозубых ребят со своим ящиком. Как только их завидели — в школепобросали к черту занятия, и учителя впереди учеников побежали смотреть, что жетеперь сделают с их, можно сказать, родными инвалидами.

Ребята взяли клещи и, под болезненный вздохсобравшихся, сорвали лепестки к чертям. Потом достали из ящика недостающийфрагмент и примерили к Лаокоону.

Толпа застонала. А они, значит, одинподдерживает бережно, а второй крутит — навинчивает. Народ ложится на асфальт ина газоны — рыдает и надрывается:

— Покрути ему, родимый, покрути!

— Да почеши, почеши! Да не там, ниже почеши!

— Поцелуй, ох поцелуй, кума-душечка!

— Укуси его, укуси!

— Ты посторонись, а то сейчас брызнет!

Ну полная неприличность. Такой соцавангардныйсексхэппенинг.

Мастера навинтили на бронзовые, стало быть,штифты все три заранее изваянных мраморных предмета, и отошли в некоторомсомнении. И тут уже толпа поголовно рухнула друг на друга, и дар речи потерялаполностью — вздохнуть невозможно, воздуху не набрать: — и загрохотала сподвизгами и хлюпаньем.

Потому что ведь у античных статуй некоторыеорганы, как бы это правильно выразиться, размера в общем символического. Ученыене знают точно, почему, но, в общем, такая эстетика. Может, потому, что уатлетов на соревнованиях вся кровь приливает к мышцам, а прочие местауменьшаются. Может, чтобы при взгляде на статую возникало восхищение именносилой и красотой мускулатуры, а вовсе не иные какие эротические ассоциации. Но,так или иначе, скромно выглядят в эротическом отношении древние статуи.

У этих же вновьпривинченные местапропорционально соответствовали примерно монументальной скульптуре «Перекуеммечи на орала». Причем более мечам, нежели оралам. Так на взгляд в двенатуральные величины. И с хорошей натуры.

Это резко изменило композиционную мотивацию.Сразу стало понятно, за что змеи их хотят задушить. Очевидны стали их грехиперед обществом.

Общее мнение выразила старорежимная бабуся:

— Экие блудодеи! — прошамкала она судовольствием и перекрестилась. — Охальники!..

— Дети! дети, отвернитесь!!! — взывалаучительница истории. — Товарищи — как вам не стыдно!

Теперь скульптурная группа являла собою гимнплодородию и мужской мощи древних эллинов. Правда, фигуры нельзя было назватьгармоничными, но пропорции настолько вселяли уважение и зависть, что из толпыспросили:

— Ребята, а у вас там больше нету в ящике…экземпляров? Можно даже чуть поменьше. Литр ставлю сразу.

— Это опытные образцы, или уже налаженосерийное производство?

— Мужики — честно: у жены сегодня деньрождения, окажите и мне помощь — порадовать хочу.

Мечтательное молчание нарушил презрительныйженский голос:

— Теперь ты понял, секилявка, что я имела ввиду?

И следующую неделю уже весь город ездил наПетроградскую смотреть, как расцвели и возмужали в братской семье советскихнародов древние греки.

— Теперь понятно, почему они были такзнамениты, — решил народ. — Конечно!

— И отчего они только такие вымерли?

— А бабы ихние не выдержали.

— Нас там не было!

— А жаль!..

— Жить бы да жить да радоваться таким людям…

— Люся! одна вечером мимо дома ходить не смей.

— Почему милицию для охраны не выставили?

— Это кого от кого охранять?

— Это что, памятник Распутину? Вот не знал,что у него дети были…

Но ни одна радость не бывает вечной. Потомучто еще через неделю прикатил тот же самый автомобильчик, и из него вылезли,белозубо скалясь, те же самые ребята.

Собравшаяся толпа была уже знакома междусобой, как завсегдатаи провинциального театра, имеющие абонемент на весь сезон.

Ребята взялись за многострадальные места,крякнули, натужились, и стали отвинчивать.

— А не все коту масленица, — согласились втолпе.

— Все лучшее начальству забирают…

Отвинтив, мастера достали из своего волшебногоящика другой комплект органов, и пристроили их в надлежащем виде. Новыеэкспонаты были уже в точности такого размера, как раньше.

Толпа посмотрела и разошлась.

Теперь все было в порядке. Лошадь вернули в первобытноесостояние.

…Но мрамор за сто лет, особенно вленинградских дождях и копоти, имеет обыкновение темнеть. И статуи былижелтовато-серые.

Новый же мрамор, свежеобработанный, имелкрасивый первозданный цвет — розовато-белый, ярко выделяющийся на остальномфоне. И реставрированные фрагменты резким контрастом примагничивали взор. Ишкольницы, даже среднего и младшего возраста, проявляли стеснительный интерес:почему это вот здесь… не такое, как все остальное…

Старшие подруги и мальчики предлагали своиобъяснения. В переводе на цензурный язык сопромата, сводились они к тому, чтоповерхности при трении снашиваются. Уверяли и предлагали проверитьэкспериментальным способом для последующего сравнения.

Но обвиненные в разврате статуи и на этом ведьне оставили в покое. Трудно уж сказать, кто именно из свидетелейнадругательства и куда позвонил, но только опять приехал «Москвичок» сребятами, которые оттуда уже не вылезли, а выпали, хохоча и роняя свой ящик.

Их приветствовали, как старых друзей и соседей:что же еще можно придумать?.. А мастера достали какой-то серый порошок, чем-тоего развели, размешали, и сероватой кашицей замазали бесстыдно белеющие места.И сверху тщательно заполировали тряпочками.

Тем вроде и окончилась эта эпопея, замкнувсвой круг.