Я уселся на камни, вскрыл второй рацион и принялся ужинать.Суп на этот раз был картофельным, а на второе десантнику полагалось две котлетыс фасолью. Не совсем привычное сочетание, но я сейчас не склонен былпривередничать.

Через полчаса, поев и закурив сигарету, я увидел нагоризонте белый клочок паруса.

* * *

Наверное, в глубине души все люди — расисты.

Нет, я не о том, что любого человека можно довести до того,что он будет проклинать инородцев, восхвалять белых, желтых или черных иненавидеть черных, белых или желтых — в зависимости от цвета собственной кожи.Можно наверняка, но не о том речь.

Я про то, что в любой кризисной ситуации мы подсознательноожидаем встретить кого-то похожего на нас. В моем случае — я ожидал увидетьбелых. Европейцев. Желательно еще и русских, хотя бы местного розлива.

Ну или что-то уж совсем немыслимое — зелененьких человечков,людей с песьими головами или прямоходящих крокодилов. Я же все-таки неизвестнов каком мире, но этот мир предположительно родина функционалов. Стоит лиуверенно предполагать, что за функционалами стоят именно люди, гомо сапиенс?

Но когда кораблик приблизился настолько, что я сумел еговнимательно рассмотреть — большая, метров пятнадцать длиной яхта, вроде бытолько парусная, но никакой дикости, никакой отсталости — круглые стеклянныеиллюминаторы в начищенных медных ободках, на носу электрический прожектор накрутящейся, будто оружейной, турели, то я увидел — экипаж состоит не из белых,а из азиатов. Мне помахали руками — вроде как дружелюбно. Я помахал в ответ. Сяхты спустили шлюпку, и два человека энергично заработали веслами.

Может, я и впрямь где-то на своей Земле? В Юго-ВосточнойАзии? В Новой Зеландии, там, говорят, рельеф очень затейливый, не зря тамтеперь фэнтези снимают фильм за фильмом…

Лодка приблизилась к самым камням. Двое моряков принялисьтабанить веслами, явно опасаясь пропороть днище. Я настороженно разглядывал их.

Высокие, смуглые, черноволосые, узкоглазые. В белыхформенных блузах странного покроя, расстегивающихся на плече, как у детей, вбелых же штанах. И отчего моряки так любят белое? Стирать же наверняка трудно.

— Прыгай! — не то приказал, не то предложил один матрос.

Гора с плеч. Язык я понимаю. Явно не русский язык, но я егопонимаю.

Прыгать я не стал, лодку как раз качнуло к камням, и япросто перешагнул. Тут же сел на дно. Моряки дружно заработали веслами, отгоняялодку от берега.

Я довольно-таки бесцеремонно продолжал их разглядывать.Японцы? Нет. Китайцы? Тоже очень не похожи, хотя, конечно, китайцы бываютразными, там народов на самом-то деле — как в России. Какие-нибудь малайцы,индонезийцы?

Я бросил сражаться со своим географическим кретинизмом. Какговорила одна моя знакомая девушка, путая Абиджан и Андижан, Исландию иИрландию, Гамбию и Замбию: «Что ты хочешь, у меня по географии в школе былапятерка».

Во всяком случае, выглядели эти матросы дружелюбно, оружияпри них никакого не было.

— Спасибо, — сказал я, чтобы хоть как-то завязать разговор.— Я уж боялся тут остаться навсегда.

— Давно сидишь? — спросил один моряк. Второй посмотрел нанего неодобрительно, но промолчал.

— Часа два.

— А откуда ты тут взялся?

Вид мой, похоже, у них удивления не вызывал. Да и вообще непохоже было, что морячки изнывают от любопытства — откуда на клочке берега подотвесной стеной взялся человек.

— Спустился по веревке со скалы, — ответил я полуправдой.

— Ого, — с уважением произнес моряк. — Ты сильный.

— Ага, только на всю голову отмороженный, — пробормотал я,вспомнив анекдот про ворону, увязавшуюся лететь через море с дикими гусями.

Моряки дружно захохотали. Но мы уже подплыли к корме яхты, инам стало не до разговоров. Лодка плясала на мелкой волне, моряки осторожнопритирали ее к корме. Первым на борт поднимался я. Ухватился за поручниаккуратной металлической лесенки, свешивающейся за кормой, лодка ушла из-подног, я поднялся на несколько ступенек, меня подхватили крепкие руки, и яоказался на палубе.

Тут было человек семь — наверное, почти весь экипаж яхты.Несколько матросов. Двое молодых мужчин, которых я мысленно окрестилпассажирами, — они были не в морской форме, а в каких-то свободных пестрыходеждах слегка арабского вида. Впрочем, тип лица и у них был скорее азиатский.

И еще один, самый пожилой, лет шестидесяти, которого я счелкапитаном. Во всяком случае, на голове у него была фуражка капитанского вида сзолотистой кокардой в форме кленового листа. Впрочем, к канадцам капитан имелровно столько же отношения, как и вся команда. Вот он очень походил на китайца— менее рослый и лицо очень типичное.

Капитан не отрывал от меня глаз.

Нет, не от меня. От ранца за моей спиной. Он едваудерживался от того, чтобы подойти поближе и не рассмотреть ранец получше.

— Спасибо за спасение, — обратился я к капитану.

— Это святой долг любого моряка, — с трудом переводя взглядна меня, сказал капитан. Зря говорят, что мимика китайцев европейцу понятна струдом. У капитана все на лице было написано — озабоченность, сомнения, опаска,подозрение. — Есть ли еще люди, нуждающиеся в помощи?

— Все люди нуждаются в помощи, но на этом берегу людейбольше нет, — дипломатично ответил я.

Капитан кивнул с таким видом, будто я изрек мудрость,достойную Конфуция. И внезапно сказал на другом языке:

— Ожидать ли нам преследования или иных неприятностей,связанных с вами?

Его не понял никто. Кроме меня. Все-таки переход в другоймир вложил в меня какие-то чужие языки. Я не понимал, в чем тут отличие, иязык, на котором я говорил с матросами, и тот, на котором заговорил капитан, неимели ничего общего ни с русским, ни с английским. Я просто знал, что это ужедругой язык. Не родной для капитана.

— Я не думаю, что в ближайшее время могут произойтинеприятности такого рода,– ответил я. Опять-таки на этом понятном лишь нам скапитаном языке.

Похоже, это было чем-то вроде проверки. Капитан кивнул и,обращаясь к одному из матросов, продолжил на «китайском», как я решил называтьобщий для команды язык:

— Проводи высокого гостя в мою каюту, помоги переодеться всухое и накорми.

И снова, обращаясь ко мне и явно вызывая восхищение командысвоим двуязычием:

— Нижайше прошу простить мое отсутствие. Берег опасенкамнями в воде, и я должен пока оставаться наверху.