Кошелёк звякнул, шлёпнувшись на влажную землю возле ног Хономера.Не подлежало сомнению, что он до последнего грошика содержал всё выплаченноеВолку за время его недолгого наставничества. Волк был так же беспросветночестен, как и его предшественник.

– Я не буду отвечать на те чудовищные обвинения,которыми ты с такой лёгкостью засыпал меня, – сказал ему Хономер. –Нам, последователям Прославленных в трёх мирах, не привыкать к наветам иклевете. Я не буду выяснять, каким образом ты получил известия, о которыхтолько что рассуждал. Пусть всё это пребудет на твоей совести. И на совеститех, кого ты успел убедить…

Избранный Ученик хорошо знал силу собственного красноречия.Ему случалось уходить от смертельной опасности, не прибегая к иному оружию,кроме владения словом. Речи, подобные той, что он теперь начинал, бывало,превращали озлобленных врагов, явившихся за его головой… не то чтобы в друзей,но по крайней мере в надёжных помощников. Хономер подумал о том, что у него итеперь может что-нибудь получиться…

И остановился, внезапно осознав: ничего у него не получится.

Не сегодня. Не с этими людьми.

И не потому, что перед ним сидели какие-то особые люди илиВолк был так уж неуязвим для искусных доводов умословия<Умословие – логика.>. Всё было гораздо хуже и приземлённей.

Хономер вдруг понял, что происходившее на этом дворе, мокромот бесконечного алайдорского дождя, просто не имело никакого значения. Уйдётили останется Волк, уйдут или останутся уноты кан-киро – ему было всё равно.Вместо боевого задора, вместо огненного вихрения мыслей в его душе царилобезразличие. И опустошённость. Под стать мокрому серому небу и сгнившим образамБлизнецов.

И, не удостоив даже взглядом валявшийся на земле кошелёк,Хономер отвернулся прочь, бросив уже через плечо:

– Ступайте куда хотите. Я вас не держу. Небо плакалонад ним тихо и безутешно, как-то очень по-женски.

* * *

Полдень выдался таким, каким во второй половинетин-виленского лета вообще-то полагалось быть позднему вечеру. Туча,дотянувшаяся с гор, едва позволяла отличить день от ночи, однако процессия,показавшаяся на дороге в яблоневых садах, даже во влажном сумраке умудряласьвыглядеть праздничной и нарядной. Стражникам на башне сперва показалось даже,что к ним в гости пожаловал целиком весь город, включая не только детей, нодаже собак, с лаем мчавшихся по сторонам шествия. Тут и там мелькаликрасно-зелёные накидки приверженцев божественных Братьев, причём кое у когонадетые правильно, у иных же – шиворот-навыворот, то есть красной сторонойслева, что было, конечно же, ни в коем случае недопустимо, но в праздничнойсуматохе на это не обращали внимания, а и тот, кто обращал, – не в дракулез, а знай указывал пальцем да хохотал.

Близнецы учили не делать особых различий между племенами, инад шествием витали звуки песен, кажется, всех обитавших в Тин-Вилене народов.От местных шо-ситайнских до сегванских и вельхских. Странное дело, всё этоотнюдь не порождало несообразного и нестройного гвалта, но, напротив, сливалосьв некий торжественный и мощный устав.

Тервелг с отцом шли впереди всех и на руках несли образа,завёрнутые в чистую, новенькую, нарочно вытканную холстину. Не от дождя! –дождь, равно как солнце и снег, маронговому лаку был нипочём, – но по тойже причине, по которой правителю всюду стелют под ноги ковёр и даже под сводамитронного чертога водружают над головой балдахин. Всё это ради того, чтобы нерассеялась, не смешалась со стихиями драгоценная благая сила вождя, а с неюсчастье народа. Вот и образа до поры до времени, до прибытия в храм, укрывалисьот земли и от неба и в особенности от людских глаз.

Следом за двоими резчиками важно выступали уличанскиестаросты Тин-Вилены. От Горбатой улицы, от Железного ручья, от Маячной дороги идаже от Селёдочного тупика. Все разодетые, точно на свадьбу, при посохах дляважности.

Хономер с непокрытой головой вышел навстречу. Когда шествиеприблизилось и остановилось, а народ перестал плясать и сгрудился вокруг,Избранный Ученик опустился на колени. Он поцеловал сперва дорогу, по которойприпожаловала новая святыня, потом коснулся губами краешка полотна. Жрецы воглаве с Орглисом, выстроившиеся полукругом у него за спиной, негромко запели.Сияющий и зрячий Тервелг переместил руки, высвобождая полотно, и домотканаяпелена сползла, являя взорам то, что до сих пор скрывала.

С небес, вроде бы совершенно не грозовых, ударила неслышимаямолния, и Хономер утратил способность осознавать окружающий мир. Боги-Близнецысмотрели на него с деревянного, искусно вырезанного щита, и не подлежалосомнению, что это были именно Они, Близнецы. Как и то, что резцом юного мастераводило чудесное вдохновение свыше. Но вот лики были такие, каких Хономер за всёвремя своего служения ни разу ещё не видал. Старший оказался суровым ибородатым, с пристальным взглядом неулыбчивых глаз, и волосы у него былипочему-то заплетены в две косы на висках, а лицо, неизменно и обязательноизображаемое юношески чистым, было попятнано на левой щеке то ли прожилкойдревесины, то ли слегка намеченным шрамом, и длинный клинок, всегда носимый упояса, висел за плечом и тоже казался очень знакомым, и… что там за резковатаялиния пролегла в прядях волос, уж не тень ли маленького крыла?..

А Младший, кудрявый, в лёгкой аррантской рубашке ипросторном плаще, свободной рукой бережно прижимал к груди несколько свитков икниг. То ли спасал их откуда-то и от кого-то, то ли радостно нёс показатьлюдям, то ли готовился вписать на чистые листы только что почерпнутуюпремудрость… Резные лики, опять-таки против всякого обыкновения, не былиобременены ни малейшим намёком на сходство. Но некоторым образом это всё равнобыли братья. И более того – близнецы. С первого взгляда свидетельствовала обэтом зримая Правда превыше всякой внешней похожести… И они протягивали Хономерухрустальную чашу, исполненную в виде двух сложенных вместе ладоней. Влага дляомовения и очищения? Горсть воды – припасть жаждущими губами?.. Слёзы онесовершенстве этого мира, к которым он мог добавить свои?..

А ладони, составлявшие чашу, благодаря мастерству резчикаещё и принадлежали женщине, стоявшей за Братьями. Женщина обнимала и заключалаИх в себя так, как материнское сердце сквозь годы обнимает и хранит выросшихсыновей. Никто ещё не дерзал изобразить рядом с Близнецами Их Мать… Она тожесмотрела на Избранного Ученика, и в её глазах ему немедленно померещиласьукоризна.

“Ты провинился, Хономер…”

И, уж конечно, совсем не случайно за спинами всех троихвысился одетый снегами гигант – Харан Киир, прозванный Престолом Небес, а всёвместе было обрамлено зыбкими очертаниями совсем уже запредельной инепостижимой фигуры, коею мог быть единственно сам Предвечный и Нерождённый. Емутоже до сих пор никто не пытался придать видимый облик. Но было очевидно –начни исправлять, приводить в соответствие с прежними установлениями, уберихоть что-нибудь – и от явственного дыхания чуда не останется и следа. Исделается окончательно ясно, что не образа были неправильными и не их нужнобыло менять… И ещё. Доколе со Старшим Младший брат разлучён, в пустых небесахпорожним пребудет трон. Слова древнего пророчества Хономер помнил с самогодетства. Так вот: Тервелг не позаботился украсить свою работу буквенной вязью.Что это – непростительная забывчивость?.. Ещё одно отступление отустановлений?.. Но, если верить созданным им образам, небеса и небесный престолс некоторых пор отнюдь не пустовали, а значит, настало время новых пророчеств…