“Святы Мать Земля и Отец Небо, – явились неведомооткуда и запросились на уста слова небывалой молитвы. – Святы дети их,Люди. Свято всё дышащее и живое…”

Дивные образа смотрели на Хономера. Хономер, замерев, стоялна коленях и тоже смотрел, смотрел, смотрел…

Жила-поживала когда-то большая семья.

Настала пора переезда в иные края.

Когда же мешки с барахлом выносили во двор,

У взрослых с детьми разгорелся нешуточный спор

И “против” и “за” раздавались у них голоса –

Везти или нет им с собою дворового пса.

А тот, чьих зубов опасался полуночный вор,

Лежал и внимательно слушал людской разговор.

“Я стал им не нужен… Зачем притворяться живым?”

И больше не поднял с натруженных лап головы.

Спустя поколение снова настал переезд

На поиски более щедрых и солнечных мест.

И бывшие дети решали над грудой мешков –

Везти или нет им с собою своих стариков.

Путь “за Челну, на кулижки”, что насоветовал Оленюшкепремудрый слепой Лось, оказался именно таков, каким и следовало быть пути вподобное место. А именно – далеко не прямоезжим.

И Крупец, на чьём берегу обитали гостеприимные Зайцы, и Ель,вдоль которой, собственно, располагались обетованные кулижки, были правымипритоками великой Светыни, – текли с севера, из самого сердца бесконечныхвеннских лесов. Однако попасть с одной реки на другую было не так-то легко.

О том, чтобы идти туда сухим путём, “горой”, как выражалисьвенны, и речи не шло. Водоёмины<Водоёмина. – Теперь мы говорим“бассейн” такой-то реки. > Крупца и Ели ко всему прочему разделял изрядныйсопочный кряж, называвшийся Камнб. Этим словом венны искони обозначали всякиепорубежные урочища и в особенности межи, отмеченные камнями. Так что кряжуразмером со. всё государство Нардар, изобилующему скальными обрывами игольцами, оно подходило как нельзя лучше. Камно считался едва проходимым, и непросто из-за близости заповедного края у реки Ель. Кто бывал там (а бывалинемногие), те рассказывали, что и без неведомых сил, норовящих исполнитьсяпротив пришельца, запросто можно шею свернуть, а уж узлы какие с собой тащить,хоть ту же добычу, – вовсе погибель. То есть ни Шаршава, ни Оленюшка, нимолодая Заюшка никаких чащ отроду не боялись и уж кряж бы как-нибудь одолели.Но с двоими грудными детьми в такой путь отправляться – только от смерти спасаясь.Зачем зря ноги стаптывать, если можно добраться на лодке?

В лесном краю река – первейшая дорога. Даже загадка есть:“По какой дороге полгода ездят, а полгода плавают?” О ней сказано, о реке. Воттолько иная такая “дорога” в своём зимнем обличье гораздо покладистее, чем влетнем. И к матушке Светыни это относится в самой полной мере, какая толькобывает. Если в своём нижнем течении, в землях сольвеннов, она делаетсястепенной и годной для плавания не только по течению, но и против, – тоздесь, в верховьях, её воды несутся могучей стремниной, пересечь ещё кое-какможно, но подниматься – не одолеешь ни под парусом, ни на вёслах. Разве берегомдобредёшь, ведя лодку на клячах<Кляч – здесь: толстая верёвка. >. Такведь и берег таков, что далеко, не всюду пропустит…

Крупец же припадает к Светыни гораздо ниже слияния Ели ссестрицей Челной. Как добраться?

– А вот как, – наставлял Оленюшку Лось, многослушавший странников и оттого представлявший себе земные пути отчётливей иныхзрячих. – Спуститесь по Крупцу до Светыни. Переправитесь, если дозволит…

– Уж попросим, дяденька Лось. Непременно дозволит!

– По левому берегу ещё полдня по течению вниз. Тамбудет волок. Не очень длинный, не бойся. Потом два озера и река. Она называетсяШатун, потому что течёт сперва на север, а после на юг. По ней плывите сопаскою…

– А кого пастись-то, дяденька Лось? Чьи там земли?

– Раньше до самых западных вельхов были свободные.Теперь, лет пятнадцать уже, сегваны живут… Бежь<Бежь – беглый народ,вынужденные переселенцы. > с какого-то острова. Худого слова не скажу,просто люди нрава неведомого, не спознались мы ещё как следует с ними, непригляделись. Оттого на всякий случай – паситесь.

– А дальше как, дяденька?

– Дальше вас Шатун выведет до Челны, по ней спуститесьи до Ели. А как уж там быть – на месте смекнёте.

Ко времени того разговора сородичи именовали Заюшкукузнечихой, и уже не в шутку, как поначалу. То, что она собиралась покинутьродительское гнездо, было делом неслыханным и печальным, но неизбежным, ипотому приданое любимой доченьке собирали не только мать с отцом, – весьрод. И самой ей, и малым Щегловнам, что полюбили сладко засыпать на руках уШаршавы. Самого кузнеца, гордо носившего в волосах целую низочку бус, тожеславно отблагодарили за труд. Зря ли коваль-Заяц до последнего не хотел егоотпускать, говоря, что так славно у него работа никогда раньше не спорилась!..Нашлись у добрых Зайцев подарки и для Оленюшки, и не потому, что были так уждобры, а потому, что заслужила. Понапрасну ли из каждого дома ей мотками нашиваливерёвки: сплети сеточку, лещей покоптим, на ярмарке с руками небось оторвут!..Умницы-Зайки пробовали повторить, не у всех получалось, хотя она потаек недержала, показывала. Большуха же попросила Оленюшку сплести накидку на сундук,красивую, из цветного шнура. И очень ею гордилась.

Потому-то, когда лодка отплывала вниз по Крупцу, было в нейнемало и снеди, и всякого хорошего добра. Особое же место занимала дюжинакорзин, нарочно сделанных мастером Лосем. Корзины были с узкими донцами и всеснабжены крышечками – против веннского обыкновения, зато в самый раз длясегванов. “В их деревню придёте, – наставлял Лось, – будет чемнабольшему поклониться, чтобы приняли хорошо. Да и еды выменять на остатокдороги, охотиться-то да грибы собирать небось некогда будет…”

А ещё вместе с людьми на лодку взошёл пёс. Справный кобель,настоящей веннской породы, что оберегал покой Заюшки и её маленьких дочек. Имяу него было гордое и красивое: Застоя!<Застоя – заступник, защитник, букв,“тот, кто заслоняет собой”. > Он знал Заюшку за хозяйку и впредь будетхранить – от зверя ли, от человека. Зайцы не отталкивали лодку от берега,потому что так провожают, а верней, выпроваживают лишь очень немилых гостей.Шаршава сам налёг на весло, начиная путь “за Челну, на кулижки”. Его названаясестра, для которой прощание с Зайцами было большим прощанием со всем родным,знакомым, привычным – ведь именно отсюда брала разбег окончательная дорога вневедомое, – даже не сразу обратила внимание на то, как вертелся в лодке ибеспокоился пёс. Но когда возня крупного зверя начала ощутимо раскачиватьдоброе судёнышко, она обернулась, а обернувшись, смахнула слёзы и увидела: пёспереминался с лапы на лапу, неотрывно глядя на берег. Там вдоль проворногоКрупца тянулись вековые березняки, никогда не знавшие топора, – гордость,радость и грибное кормовище Зайцев. Березняками мчалась за лодкой шумливаястайка мальчишек. И вместе с мальчишками, горестно взлаивая и скуля, бежалабольшая собака.