Теперь граф покраснел; в изменчивом лунном свете лицо егосделалось сине-багровым, как у висельника. Сначала Лизе показалось, что его илиудар хватит, или он накинется на нее с кулаками. Граф сдержался, и все-такипонадобилось некоторое время, чтобы он овладел собой.

Скрестив на груди руки, де Сейгаль устремил на Лизууничтожающий взор и высокомерно произнес:

– Ты оскорбила художника! Но себе ты принесла значительнобольший вред. Знаешь ли ты, что такое мемуары великого человека? Это источникбесценных свидетельств времени для будущих историков! Так вот, не сомневайся:история семнадцатого века, написанная моей рукою, будет избавлена от упоминаниятвоего имени![18]

Вслед за этим он повернулся и ушел, не удостоив Лизу дажепрощальным словом. И все время, пока его шаги таяли в лабиринте улиц, онасидела на траве, не зная, то ли плакать, то ли смеяться, то ли умолять графа небросать ее одну в незнакомом месте.

Разумеется, Лиза его не окликнула; скорее язык бы себеоткусила, чем стала просить милости! Вдобавок, даже не признаваясь в этом себесамой, она стыдилась тех непристойностей, каких наговорила ему в ярости. Вообщенынешней ночью все самые низменные струны ее натуры звучали в полную мощь:кинулась в объятия к незнакомому человеку, облаяла мессира Бетора (ну он хотьстоил того!), потом – де Сейгаля… Лиза была страшно вспыльчива, но весьмаотходчива. Злость на графа исчезла так же быстро, как нагрянула. Все-такилюбовником он был великолепным. Только один человек в мире мог превзойти его!..И благослови графа бог за ту настойчивость, с какой он волок ее по подземнымкоридорам, спасая от огня… Однако сейчас его нет, и надо спасаться самой.

Лиза внимательно огляделась и, к своему изумлению, узналаместо, где находилась. Это была юго-западная часть Рима, вся, от базиликиИоанна Лютеранского и святого креста в Иерусалиме, включая Эсквилинскую иВилиенальскую горы, между которыми стоит базилика Марии Великой, и до самогоКвиринала, представлявшая собою один громадный, на несколько верст, пустырь, покоторому тянулись не улицы с домами, а проездные дороги меж высоких каменныхстен, заслонявших горизонт с обеих сторон. Где дорога поднималась в гору, можнобыло из-за высоких стен разглядеть при луне виноградники, уводящие внеобозримую даль, огороды и вовсе запущенные поля, по которым там и сям иззелени кустарника высились темные груды античных развалин.

Лиза нехотя поднялась с мягкой, молоденькой травки, ласковопогладила ее на прощание и смело углубилась в глухие, темные окраинныезакоулки, совершенно не представляя, куда идти, но надеясь на удачу. Ту самуюудачу, которая и прежде выводила ее из самых запутанных дебрей и самых страшныхпередряг. Пожалуй, своей верою в Фортуну она не очень отличалась от графа деСейгаля.

Начался город. Широкие мостовые сменялись глухими закоулкамии тупиками; колоссальные дворцы чередовались с лачугами. Лиза шла и шла, снаслаждением вдыхая прохладный ночной воздух и восхищенно поглядывая на чистоезвездное небо, бездумно поворачивая, когда поворачивала улица, выбирая из двухпереулков всегда левый, потому что именно в левом коридоре подземелья им сграфом удалось скрыться от огня. Хотя звезды незаметно померкли, а небопосветлело, не замечала времени и не чувствовала усталости. И даже удивилась,когда вдали наконец замаячила темная громада собора Святого Петра с одинокимсветлым окном там, где горела лампада. Отсюда уже совсем просто было найтидорогу домой.

Чем ближе подходила Лиза, тем выше вырастал собор, заслоняясобою, казалось, весь мир. Он олицетворял в ее глазах невыносимую тяжесть –никаких надежд, никакой жалости. «Сколько ночных ужасов должно селиться вокругэтих стен?» – подумала Лиза. И хотя было уже скорее утро, чем ночь, она зябкопоежилась от смутного страха, торопливо пересекая широкую площадь передсобором.

Миновала ее почти всю, как вдруг опустила глаза и сизумлением уставилась на свои быстро мелькающие ноги, обутые в шелковыетуфельки, вчера в полдень бывшие золотыми, теперь изорванные в клочья ипотерявшие свои пышные розы. Туфельки были почти невесомы, шла она легко,однако по мостовой катилось гулкое эхо шагов, куда более тяжелых истремительных, чем ее собственные.

Ничего не понимая, Лиза обернулась и на миг замерла, увидеввысокую мужскую фигуру, торопливо пересекавшую площадь, стараясь при этомпроизводить как можно меньше шума. Но его выдавало эхо…

* * *

Мгновение Лизе казалось, что это граф одумался и все-такирешил проводить ее до дому, пусть и украдкою, но почти сразу она поняла, чтоошиблась. Де Сейгаль был высок, этот человек еще выше, шире в плечах –настоящий великан! Она видела только темные очертания его фигуры в блекломсвете занимающегося утра и подумала, что, возможно, он не имеет к ней никакогоотношения, просто ранний прохожий, но в наклоне его головы, в размашистой, какбы приседающей походке, в слишком длинных, ухватистых руках было что-то такое,отчего Лизу как будто кнутом хлестнули по спине. И кнут этот назывался – ужас.

Она захлебнулась криком, рвавшимся из горла, и метнулась впервый же переулок. Господи, за ссорою с графом она и думать забыла о людях,пленницей которых была совсем недавно! Наверное, кому-то все же удалосьспастись из подземелья и нечаянно ли, намеренно ли напасть на ее след. Оназнала, что ее преследует не случайный охотник за приключениями: всем теломчувствовала опасность, исходящую от него, как животное чует нацеленное оружие.И сейчас по кривым, полуосвещенным, сдавленным высокими домами улочкам, которыеказались закоулками убийц, Лиза летела почти так же быстро, как по коридорамкатакомб.

Вот именно – почти… Совсем скоро, на углу двух узких улиц,она почувствовала на своих обнаженных плечах его дыхание и, отчаянно взвизгнув,метнулась к широкой двери почерневшего от времени и дождей двухэтажного дома.

«А если дверь заперта?!» Лиза ударилась в нее всем телом и сразмаху ввалилась в обширное темное помещение, нечто среднее между прихожей исараем. Вверх вела лестница ступеней в тридцать, и Лиза взлетела по ней, новместо второго этажа выскочила в широкий двор, огороженный стенами домов.

Она бы удивилась, будь у нее время удивляться, но сейчаснадо было спасать жизнь, и Лиза кинулась вперед.

В стене темнела ниша, в которой стояла статуя святогоФранциска – во весь рост, аляповатой работы и раскрашенная, как восковая кукла.