сей путь сулит куда больше радости и возможностей, чем тот, которым я шел до этого. Пусть он и рискует оказаться скоротечным. Да, мне придется постараться, чтобы добиться успеха и сохранить жизнь, но разве не такова достойная награда за труды? Клянусь Мардуком, мне нравится эта туника. Эти сверкающие драгоценные перстни. Вкусное вино и раб-негритенок, приносящий яства на подносе. За это стоит побороться, а «честный Саргон» пусть и дальше гниет в тюрьме за свои принципы. Интересно, Эмеку-Имбару раскрыл-таки заговор жрецов? Надеюсь, что да.

Мое воображение начало рисовать картину, как царская гвардия врывается в Эсагилу, а испуганные жрецы мечутся по внутренним залам в поисках укрытия, но это им не помогает. А затем их всех подвешивают на пальмах в ближайшей аллее. И Бел-Адад среди них. С синими высунутыми языками, они вяло покачиваются на слабом ветру, а дикие коршуны парят неподалеку в ожидании большого пиршества. Я был бы не прочь полюбоваться таким зрелищем.

— Эй! — раздраженный оклик Бастет заставил спуститься с небес на землю, — мы еще не прибыли на место. Не время изображать беспечного хозяина. Так, что подними свою тощую задницу и помоги устроить ночлег.

Я улыбнулся, но улыбка получилась вялой и натянутой. Встав, отряхнул песок с «тощей задницы» и снял один из тюков с верблюда. Тот заурчал от облегчения. Достав две аккуратно сложенные циновки, я вновь нацепил тюк на горбатого. Тот наградил меня испепеляющим взглядом. Я улыбнулся верблюду и направился к Бастет, которая к тому моменту уже закончила ставить палатку.

— Давай сюда, — буркнула она, и я протянул ей циновки. — Теперь достань две накидки из другого тюка, а я позабочусь о еде.

— Тебе что, холодно? — спросил я, вытирая пот со лба.

— Нет. Ночью в пустыне бывает прохладно.

Я вспомнил свои ночные похождения, когда бродил обнаженным среди барханов под темным звездным небом, и вынужден был согласиться, однако решил слегка ее задеть:

— Еще вчера ночью ты щеголяла по лагерю почти голой и не выглядела замерзшей.

Бастет окатила меня презрительным взглядом:

— Спать и двигаться разные вещи. А теперь хватит! Я устала и хочу есть. Ты принесешь накидки или так и будешь задавать тупые вопросы?

Я усмехнулся, но ничего не ответил и вновь направился к верблюду.

На полпути остановился и бросил через плечо:

— Они не убегут?

— Нет, — услышал я приглушенный голос из палатки.

Я пожал плечами. Раз она так считает, значит беспокоиться не о чем. Я ничего не знаю о повадках этих животных. Стащив очередной тюк, я достал оттуда две широкие накидки из козьей шерсти. Они были не очень приятны на ощупь, но наверняка согреют в холодную ночь. На какое-то время я задумался, вспоминая свои похождения в пустыне. Как морозный ночной воздух заставлял неметь тело, а страх сковывал дух. Но затем, резко тряхнув головой, вынудил себя отогнать воспоминания и вернулся в палатку. Солнце неумолимо двигалось к закату, а верблюды пристроились неподалеку от входа, прислонившись боками друг к другу.

Бастет уже сидела на одной из циновок, грациозно поджав ноги и, с жадностью, уничтожала пшеничную лепешку. Рядом стоял плотно закрытый кувшин.

— Что в нем? — спросил я, указывая пальцем на сосуд, бросая накидки на циновку и чувствуя, как в животе начинает урчать.

«Аппетит приходит во время еды».

— Совсем не то, на что ты рассчитываешь.

— Ты даже не знаешь, на что я рассчитываю.

— А меня это и не интересует, — отрезала она.

— Так что в кувшине-то?

— Открой, да посмотри, — огрызнулась Бастет, отворачиваясь.

Я присел на соседнюю циновку и откупорил кувшин. В нем оказалась вода, что слегка меня разочаровало. Я надеялся увидеть в нем добротное вино. Сделав пару больших глотков я, в свою очередь, взял пшеничную лепешку и начал жевать, наблюдая за спутницей.

Бастет почувствовала мой взгляд и повернулась в мою сторону:

— Чего тебе?

— Надо поговорить.

— Не вижу повода.

— А вот я вижу, — я проглотил остатки хлеба и стряхнул крошки, — разве тебе не кажется, что узнав друг о друге больше, чем почти ничего, мы увеличим шансы на успех?

Бастет усмехнулась:

— Роль рабыни я сыграю, ибо уже приходилось быть в ее шкуре. А вот, как справишься ты, меня не волнует.

Она была права, но я ожидал подобного ответа, поэтому быстро сообразил, что сказать:

— Может и так. Но я сильно сомневаюсь, что Азамату понравится, если он упустит богатый караван только потому, что мы с тобой не поладили.

При упоминании имени Азамата, ее едва заметно передернуло, и я понял, что попал в цель.

— Что тебя интересует? — нехотя спросила она.

— При первой нашей встрече ты назвала себя нубийкой. Где проживает твой народ?

Бастет раздраженно ответила:

— Я же сказала, южнее Египта.

— Не говорила.

— Ну, вот теперь сказала, — огрызнулась она.

«Очень вспыльчивая. Нужно быть с ней поосторожней».

— Как же ты очутилась здесь, в песках между Ханааном и Вавилоном, да еще и среди разбойников?

— Не хочу говорить.

— Придется.

— Заставишь? — в ее голосе засквозили нотки угрозы.

— Я-то вряд ли, а вот Азамат… — я сделал многозначительную паузу, — как говорил, он будет явно расстроен, если мы не добьемся успеха. А огорчать такого человека мне не хочется.

Помолчав несколько секунд, Бастет нехотя заговорила:

— Своих родителей я не помню. Еще ребенком меня продали одному египетскому вельможе, проживавшему в Фивах[1]. Десять лет я находилась в полной его власти, выполняя сначала различные обязанности, а затем, когда подросла, работу в поле и, — она отвела взгляд, — кое-что еще во время приемов знатных гостей.

Я кивнул, давая понять, что догадался, о чем речь, и дополнительные разъяснения