– Митя-Митя, – рыдал Круткин, – да не может этогобыть, чтоб это был ты! Ведь я же сам видел, как ты валился в яму под пулей там,за Харитоньевкой. Ведь я ж там был в похоронной команде, мы ж сами и засыпалите рвы. Если это ты, Митя, так ты меня не убьешь! Мальчик мой родной, Мить, этоты?

Уже семь лет его никто не называл Митей. Сколько сменил онимен, и воровских кличек, и ксив, сам уже запутался, однако всегда возвращалсяк своей исходной, что тому пацанчику принадлежала, которого придушил по советупридорожной вороны, тому Фомочке Запрудневу, уроженцу города АрзамасаНижегородской губернии. Всякий раз, когда следователи раскалывали его, чтобузнать настоящее имя, он стойко держался, не раскалывался до последнегомомента, пока наконец не выплевывал им в протокольные ряшки: «Ну, ладно,пишите, мусора, Запруднев я, Фома Ильич Запруднев».

Иногда, в те редкие моменты, свободные от уголовщины, ондумал: «Как видно, я все-таки сошел с резьбы, там за Харитоньевкой. Почему же ямальчика того вспоминаю не как жертву своих лап, а как хорошего товарища?»

Корешам из воровских шаек, ну, скажем, из той первоначальнойростовской «Черной кошки», знавшим Фомку как человека решительной жестокости,конечно, невозможно было представить, что он по ночам может мерлихлюндиипредаваться, даже вафельное полотенце к глазам прижимать, вспоминая какие-тообрывки человеческой жизни, какие-то лица, звуки Шопена, приветливый лай огромногопса, горячие пироги с вязигой, а между тем все это нередко проходило перед нимв памяти, пока мирно и приветливо не вытеснялось самым страшным днем его жизни,первым убийством невинного человека. Хлюпанье его сапог по апрельским лужам,веселенькое посвистыванье «Туч в голубом» на слова поэтессы Нины Градовой, вотсолдатик идет по земле опаленной, ну концерт – фронту, да и только, в кадр непопадает несущийся за ним смердящий труп... ну и потом, как курилито вместе,лежа за кустом, то есть как все одиннадцать гвоздиков из пачки употребили... тоесть почему же это во множественном числе?.. ведь Фомочка-то Запруднев лежал,розовел, тихо-мирно, как спящий кореш, совсем не курил, пока ты весь его запасс наслаждением вытягивал...

– Какой я тебе Мить-Мить?! – свирепо тряхнул онплененного «суку», Гошку Круткина, вечного друга и предателя. – Ты запомнинавсегда, что меня зовут Фомка-Ростовчанин, и как только услышишь, что зову,беги на цирлах!

Пнув носком трепещущее от счастья тело – сразу понял, чтопомилован! – отвалился в сторону.

– Ты теперь нашим человеком будешь среди «ссученных»,понял? – Он усмехнулся: – Солдатом невидимого фронта, так?

– Так, так, Мить, ой, прости, Фомка! – трепеталпо-старому, как еще в батальоне «Заря», Круткин.

– Ну, а тебя-то как сейчас зовут? – спросилЗапруднев. – Жопошник несчастный, как твое имя?

Движением женственного тюленя Круткин всплеснулся и быстрошепнул:

– Вова Желябов я, из Свердловска...

– Ну вот, Вова Желябов, учти, ты теперь не просто будешьнебо в лагере коптить и за малолетками охотиться – кстати, еще раз узнаю, непощажу! – теперь ты будешь выполнять задание «По уходу за территорией»и... – он подтянул вверх полуослиное ухо старого товарища по оружию и полувыдохнул,полуплюнул прямо в шахту: – И Полтора-Ивана!

Через несколько минут Фомка-Ростовчанин вывел к несколькоразочарованным сотоварищам порабощенного, но невредимого «суку».

– Еще один шпион в стане врага не помешает, – короткообъяснил он. Дополнительных вопросов не последовало.

* * *

Уже вечерело, когда Запруднев вышел из инструменталки ибыстро пошел в котельную. Тонюсенький серпик луны над волнообразной пустынейобещал большой привар серебра. По расчетам, именно в этом цикле малой планетыбудет взята сберкасса в близлежащей Якутии. Котельная обслуживала как мужскую,так и женскую зоны, посему и располагалась, одним своим боком выпирая в крайгераклов и тезеев, другим – в волшебную страну нимф и амазонок. Этозамечательное расположение не могло, конечно, ускользнуть от вниманияФомки-Ростовчанина и всей его команды. Простому зеку даже приближение кмрачному бетонному строению без окон могло стоить жизни, между тем «По уходу затерриторией» почти без помех использовала жаркие закоулки для огненных встреч с«марухами» из соответствующей женской команды.

Фому Запруднева в тот вечер ждала его постоянная, то естьуже почти что трехнедельная, зазноба Маринка Шмидт, профессиональная воровка изЛенинграда. Первое свидание им подстроили вслепую, однако они так по вкусу пришлисьдруг дружке, что теперь оба только и мечтали, как бы побыстрей снова оказатьсявместе голышом под раскаленными трубами. «Мы, Маринка, тут с тобой, какдетеныши в сумке кенгуру», – однажды пошутил Запруднев, и вскоре это«кенгуру» к нему вернулось: все посвященные в обеих зонах стали называтькотельный цех «кенгуру». «Ну, пока, ребята, я в „кенгуру“, авось тамкакая-нибудь халява, какой-нибудь фраер дожидается!»

Как ни странно, Маринка оказалась совсем чистая, то есть втом смысле, что он даже веселеньких насекомых от нее не подцепил, не говоря ужео мистической «бледной спирохете», этой Снежной Королеве Колымского края. «Какже это так, мадам Шмидт, получается, что вы не столько проститутка, сколькоинститутка?» – удивлялся Фомочка. «А я с девчонками больше игралась до встречис вами, гражданин Ростовчанин, – смеялась она. – От вас, кобелей,одна грязь, а на нашем острове только пальмы да птички». Ростовчанин с еготрижды залеченным «архиерейским насморком» даже несколько благоговел перед нежноймонашеской кожей. Это раздражало. К тому же временами он стал теперь ловить насебе ее влюбленный взгляд. Это еще больше раздражало. Войдя в тот вечер вкотельную, Фома кликнул бригадиру:

– Петро, а Петро, ты, слышь, скинь малость пару, а то мы сМаринкой там, как Сергей Лазо, зажаримся!

Башкой вперед он полез по подпольному лазу и вскоре оказалсяв приличной хавире с койкой и тумбочкой и с тусклой электрической лампочкой,что свисала с обернутой асбестом трубы. Маринка ждала его на койке, она былатолько в кружевных трусиках и лифчике. Где взяла такое бельецо? Где, простите,граждане, можно раздобыть такое бельецо, сидя на магаданском карпункте? Русскиебабы, знаете ли, это сплошная тайна.

Не рассусоливая, Запруднев стащил с марухи это фартовоебельецо и приступил к делу. Пока занимался делом, много думал о финансовыхвопросах группы, о транспортных средствах на случай неожиданного развитиясобытий и возможного ухода с концами в Якутию. Так задумался, что, когдаМаринка заверещала, даже удивленно ее спросил: «Ты чего?»