Запруднев Фома (такое ему когда-то, а именно 29 лет назад,было дадено папаней и маманей незажеванное имя в Нижегородской прохладнойгубернии) между тем отправился в инструменталку освежиться после бани. Он былсамый авторитетный мужик, потому что именно через него шли в «По уходу затерриторией» приказы Полтора-Ивана. В инструменталке, большом бараке,превращенном штабелями ящиков в некоторое подобие критского лабиринта,Запруднев и еще трое авторитетных с комфортом расположились на старыхавтомобильных сиденьях. «Шестерки» принесли солидный пузырь ректификата изаварили чифирок. На атанде стоял надежный малый из социально опасных, можнобыло не беспокоиться и хорошо отдохнуть душой у такого «итээровского костерка».

Однако и тут – дела. Дела, дела, покой нам только снится,подумал Фома Запруднев. Пришли ребята и сказали, что привели того хмыря изнедавнего этапа, который, несмотря на предупреждение, все-таки сделал своечерное дело, то есть затащил в свой барак малолетку Ананцева и пустил его по«шоколадному цеху». Разведка к тому же донесла, что непослушный жопошникэтапировался сюда из Экибастуза, то есть, по всей вероятности, принадлежал ктем «сукам», что потихоньку съезжались в Магадан на «последний и решительный бой».

Ладно, тащите его сюда, приказал Фома Запруднев. «Шестерки»коленками в корму протолкнули за ящики несуразную фигуру в лохмотьях дамскогопальто, однако в хороших меховых унтах. Фигура ковыляла, согнувшись в трипогибели, защищала башку свою докерскими рукавицами и, кажется, истерическирыдала, во всяком случае, кудахтала. Когда же подняла голову и взглянула вопределенное лицо Фомы Запруднева, испустила, как в романах пишут, вопль ужаса.

Свидетели этой сцены утверждают, что и у Фомы Запруднева насуровом лице промелькнула, как мышка, молчаливая гримаса крика при видедлинноносенькой, грызунковой физиономии, на которой зенки висели, что две твоиобсосанные карамелинки. Похоже, что узнали друг друга ребята, однако виду неподали, в том смысле, что сука-жопошник вопил что-то нечленораздельное, а Фомарезко встал и отвернулся, изобразив, по своему обыкновению, с руками на груди,фигуру задумчивости.

– Ну, что с ним делать будем? – спросил один из «Поуходу за территорией».

– Ну не пачкать же здесь, – сказал другой. – Даваймы его к коллектору сведем.

Оба посмотрели на задумчивого Фому. В мусорном коллектореобычно находили тех, кто не подчинялся кодексу Полтора-Ивана. Жопошник тутпрорезался: сообразил что к чему.

– Ребята, пожалейте! Я ж молодой еще! Жена, детишки на«материке», старики родители! – Заерзал на коленях. – Я всю войнупрошел, чего только не видел, ребята! Товарищ, эй, ну, ты же ж менязнаешь! – уже совсем поросенком завизжал в спину Запрудневу.

– Ты, мандавошка, предупреждение получил от «самого»! –тряхнул тут жопошника один из «По уходу за территорией». – «Сам» тебеприказал не трогать малолеток!

– Да что? Из-за малолетки, да? Своего товарища? Да у негоочко-то опытное было, у вашего малолетки! Ну, мужики, ну, хотите я вам, всемприсутствующим, минтяру отстрочу сейчас по первому классу?

Обреченный дурак еще не знал, что «По уходу за территорией»такими посулами соблазнить было трудно, поскольку у них был отличный контакт сженской зоной.

– Ну, хватит, – сказал кто-то. – Давай тащи его кколлектору!

– А ты, Фома, чего молчишь? – обратился тут другой кЗапрудневу.

Парнюга Запруднев обернулся с улыбкой.

– А я поиграть хочу, мальчики! – сказал со своейлюбимой ростовской интонацией. Известно было, что Фомочка Запруднев прошелхорошую школу в освобожденном от немецко-фашистских захватчиковРостове-на-Дону.

Все замерли, и обреченный жопошник выпялил свои обсосанныекарамельки из половой позиции.

– Что значит «поиграть хочу», Фомка? – поинтересовались«По уходу за территорией».

– А вот обратите внимание, граждане зеки! – началвыступать Фома Запруднев. – Напрягите свое воображение и представьте себе,что мы не в инструментальном складе карантинного ОЛПа, а в критском лабиринте,синьоры, широко известном по всему бассейну Средиземного моря...

Для всех близких сподручных Фомки-Ростовчанина былосекретом, где учился этот парень, откуда приобрел такие литературные, дажепочти что как в театре изречения.

– И вот мы запускаем в этот лабиринт раба-пленника. –Запруднев пнул жопошника сильной ногою. – Иди, сука! А за ним, мужики,туда входит не кто иной, как бык Минотавр! – С этими словами он вытащил изкаких-то внутренних карманов двадцатисантиметровый финкарь.

За ящиками уже мелькала безобразная малахайка жопошника. Онотчаянно пытался найти какую-нибудь нужную щелку и смыться из инструменталки,сквозануть к своим «сукам», настучать «оперу», упросить, чтоб отправили натрассу, неизвестно, на что он там еще рассчитывал.

Фома, выставив нож, вышел в лабиринт. Он хохотал:

– Эй, эй, я человекобык Минотавр! Говорят, граждане, что туту нас в лабиринте герой Тезей появился? Любопытно, любопытно!

Он вдруг стремительно рванул вправо, влево, снова вправо.Малахайка жопошника исчезла, видно, пригнулся, исчезла и башка Фомы, тожемаскируется. Остальные участники сцены, в роли гостей царя Миноса, раскинувшисьна автомобильных сиденьях, потягивали чифирь и ждали крика зарезанного. ФомкеЗапрудневу никто тут не перечил. Хотит поиграться, пусть играется. Как-никакправая рука Полтора-Ивана, из всей команды единственный, кто лично встречаетсяс героем лагерной России.

На самом деле Фоме Запрудневу было не до игры, совсем не добыков Минотавров. Встреча с жопошником – неизвестно, как его теперьзвать, – взбудоражила всю его вроде бы уже устоявшуюся в преступностисуть. В общем-то он даже и не знал, что сейчас делать: отправить ли призракпрошлого хорошим почерком к Харону (вот именно, к тому лодочнику: «Мифы ДревнейГреции» были любимой книжкой этого заключенного) или пощадить во имя... во имячего-то там, чего сам не знаю... не во имя же дружбы... Пригнувшись и держа ножострием вниз, он петлял между штабелями, выжидал, прислушиваясь к шагам, иснова петлял, пока ему на голову не обрушился разводной ключ. В последнеемгновение он успел подставить руку, и ключ срезался в сторону, лишь поцарапавщеку. В следующее мгновение он уже давил коленом на хрипящее горло ГошкиКруткина и уже хотел было его кончать, то есть рука с ножом уже шла на замах,когда вдруг вырвавшееся из этого хрипящего горла прежнее имя «Митя-Митя!»поразило его чем-то немыслимо далеким и родным, словно блеяние козы Сестрицытам, в детстве, на сапуновском хуторе.