Йохан для меня — единственная надежда узнать что-то о Маме Элейн, поскольку папа явно не заинтересован в том, чтобы ее обсуждать, а закрытый профиль в нашем альманахе говорит о том, что и бабушка тоже не хочет, чтобы кто-то что-то знал. А если уж бабушка о чем-то молчит, никто из взрослых в семье не пойдет против нее и ничего мне не расскажет. Даже если Люк не нашел никакой связи между Элейн и Джастином или нашел, но не говорит, все равно подозрительно, что я не могу отыскать ничего о Маме Элейн, то есть о тете Элейн, ни в Сети, ни в наших записях, однако в архиве «Ньюгена» она почему-то есть.

И это не говоря о том неприятном обстоятельстве, что я не способна вспомнить о ней совершенно ничего. Как бы я ни старалась раскопать какие-то воспоминания, на этом месте зияет провал, от которого мурашки бегут по телу. Лорен всегда говорила: если чувствуешь какой-то подвох, но не можешь определить, в чем именно он состоит, скорее всего, это нечистая магия. А уж она-то знала не понаслышке.

Не говоря уже о том, что Йохану, вероятно, известно, кто та третья из матриархов, о которых упоминала Роуэн, и в чем заключалось предполагаемое предательство. А вот поделится ли он со мной своими знаниями — еще вопрос. Ведь вряд ли совпадение, что все это всплыло одновременно с заданием. Если тут есть хоть какая-то связь, если я упускаю что-то, что может повлиять на мои дальнейшие действия, я прослежу, куда ведет эта зацепка. Ведь Кейс права, хотя при ней я никогда не допущу такой мысли. Я просто сдалась и согласилась стать убийцей. Ради самой себя и ради Люка я обязана изучить все подсказки, как подойти к заданию с другой стороны. Даже если взрослые не считают, что все связано и связь эта настолько важна, что хорошо бы перестать скрывать ее от меня.

Я стою перед коваными решетчатыми воротами у входа в особняк Дэвисов. Вместо растительных узоров здесь фигуры их предков. Прямо передо мной, сбоку от ворот, установлен сканер, и я подставляюсь под его зеленый луч, который, мигая, обшаривает меня с головы до ног. Ворота бесшумно распахиваются — они идеально смазаны.

Я огибаю дом и подхожу к небольшой пристройке позади. Когда мы с двоюродными были маленькие, мы ходили этой дорогой в школу. Пусть Дэвисы и нечистое семейство, но им было не жаль выделить и время, и несколько комнат в своем доме, чтобы мы хорошо знали свою историю.

Бабушка рассказывала нам про предков Томасов, но именно Йохан научил меня приемам колдовства, объяснил, в чем разница между чистой и нечистой магией, рассказал, как связаны генетика и дары. Все, что я знаю о волшебстве, я узнала от Йохана.

Я сворачиваю за угол и подхожу к школе. За стеклом видны пятнадцать тесно составленных парт и сидящие за ними дети с планшетами. Я сразу вижу Иден — темные волосы собраны в два низких хвостика, взгляд прикован к Йохану. А он стоит перед классом и показывает что-то на плоском экране на стене, да с таким жаром, что дреды до пояса так и пляшут. Кожа у него всегда выглядит так, будто он покрыл ее толстым слоем крема с блестками.

Большинство детей поедут домой на автобусе, который водит сын Йохана, Топаз. Все дети моего бывшего учителя названы в честь камней-талисманов того месяца, когда они родились. Все шестеро. Хорошо, что все они родились в разные месяцы.

Иногда за детьми заходят родители или старшие братья и сестры.

Сегодня во дворе вместе со мной ждет всего один человек.

Рена Картер. Мама Лорен.

Волосы у нее стянуты в хвост и такие длинные, что ниспадают до щиколоток, неоново-оранжевое платье сидит словно вторая кожа. Но глаза… Под ними такие мешки, что их словно намалевали углем, а взгляд устремлен на что-то такое, чего больше никто не видит.

В последний раз я видела ее вскоре после того, как Лорен пропала. Рена прибежала к нам в том же наряде, что и сегодня, и спросила, не знаю ли я, где ее дочь. А теперь она поворачивается и смотрит на меня не мигая.

Я склоняю голову и сутулюсь:

— Здравствуйте, миссис Картер.

Когда я была маленькая, я звала ее тетя Рена. Но за это время кое-что изменилось.

— Сколько тебе лет?

— А? Ну, это, шестнадцать.

Ее взгляд словно снимает с меня кожу слоями и так и ввинчивается внутрь.

— Ты уже прошла Призвание?

Я неловко переминаюсь с ноги на ногу. Как будто это допрос, а не светская беседа.

— Типа того… Работаю над заданием.

— Говорят, чем больше времени уходит на задание, тем сильнее дар. — Она склоняет голову к плечу. — Но все равно не стоит слишком тянуть.

— Йохан говорит, это легенда. Долгие Призвания не означают сильных даров, просто даются труднее. Да и это субъективно.

Я хочу взять все свои слова назад. У нее пропала дочь. Надо было просто поддакивать ей.

Рене, похоже, безразлично, возражаю я или нет.

— Бывали времена, когда всех интересовало только одно — получат ли они правильный дар.

Она подчеркивает слово «правильный» — не то чтобы с презрением, но с чем-то похожим.

Мои родные по-прежнему беспокоятся о том, насколько сильны наши дары. В нечистых семьях об этом можно не тревожиться — ведь там получают волшебную отдачу от ритуалов. Думаю, никому не ведомый дар дяди Катиуса очень мощный, раз дядя из нечистой семьи. Дар Лорен тоже держали в секрете. Нечистые семьи чаще скрывают свои дары, чтобы защититься от конкурентов в сообществе, поскольку нечистая магия гораздо сильнее. По крайней мере, так говорили, когда конкурентов действительно стоило опасаться. Но это было очень давно. Вот уже больше ста лет колдовские семейства не убивают соперников просто так, ради статуса. И все же многие нечистые колдуны по-прежнему прячут свои дары. Скорее всего, их сила никуда не делась, но нельзя исключать, что они хранят тайну именно потому, что ослабели и теперь им выгодно прикрывать это ложью.

— А теперь их это больше не волнует? — спрашиваю я.

Рена еле заметно пожимает плечами — так, просто приподнимает их.

— Не знаю.

Честно говоря, я не уверена, что с Реной еще кто-то разговаривает. После исчезновения Лорен эта небольшая часть семейства Картеров оказалась практически вытеснена из общины — тот случай, когда горе не сплачивает, а отталкивает людей