средства. Если даже ревизия уличит, можно было замять за взятки – разве проверяющим деньги не нужны? Худо пришлось крепостным. Нуждающиеся помещики выжимали из них по максимуму. Австрийский посол д’Аржанто писал: «Все дворянство, разоренное непосильною роскошью, обременено долгами… Отсюда вытекают вымогательства и несправедливости по отношению к подданным и купцам… находящие себе поддержку в поведении самих судей, которые первые злоупотребляют своей властью».

А между тем Елизавета считала себя женщиной очень экономной, бережливой. Рассказывала Екатерине назидательные истории, как скромно одевалась в юности, когда денег мало было. Приобретая у купцов украшения и другие товары, скупо торговалась, норовила заплатить подешевле [68, с. 70]. Но, выгадывая крохи на таких покупках, запросто подписывала астрономические счета на постройку дворцов. А они возводились повсюду. В Киеве – для следующих приездов государыни (которых так и не последовало). Для Разумовского под Москвой в Горенках, под Петербургом в Гостилицах, Аничков дворец в столице. Для Елизаветы ее лучший архитектор Растрелли за 10 лет построил Большой дворец в Петергофе, знакомый нынешним туристам. А самым дорогим и великолепным стал ее дворец в Царском Селе. Стройку несколько раз прерывали. Елизавете что-то не нравилось, и сносили, меняли проекты. Получилось действительно чудо, поражавшее современников и сохранившееся до наших дней.

Императрица и убранство ценила изысканное, дорогое, для каждой комнаты и зала подбирала со вкусом. Но… постоянной обстановки во дворцах не было. Большую часть времени здания стояли пустые, запертые под охраной. А Елизавете периодически надоедало жить в одном месте, возникало желание переехать в другое. Из Зимнего дворца в Летний, из Петербурга – в Москву, Царское Село или Петергоф. Иногда такие распоряжения возникали неожиданно. Тут уж был полный аврал. Спешно грузили в повозки шкафы, стулья, кровати, посуду и все остальное. Роскошная мебель в таких переездах ломалась, обивка рвалась и пачкалась, бились сервизы и зеркала. Приходилось искать замену.

Вместе со всем двором переезжала и дворцовая кухня, везли обозы продуктов. А покушать Елизавета очень любила. Но вот ее-то мода на французских поваров не заразила. Она с детства предпочитала простые и сытные блюда: щи, буженину, кулебяку, гречневую кашу. Через Разумовского пристрастилась и к малороссийской кухне: жирные борщи с пампушками, вареники, чесночные колбасы. От матери переняла любовь к сладкому, кондитеры изобретали всевозможные «конфекты» (так называли все сласти – кстати, они тоже считались предметом роскоши, сахар стоил дорого, 2 руб. 50 коп. за пуд) Но, в отличие от матери, спиртное царица употребляла весьма умеренно: легкое пиво, рюмку венгерского. С военными могла хлопнуть чарку водки, но не более. Пьяной ее никогда не видели. И на ее балах поднабравшихся не бывало, такого государыня не терпела.

Не выносила она и запах табачного дыма. Число курильщиков в светском обществе при ней значительно снизилось, в 1749 г. был издан специальный указ, «дабы при дворе Ее императорского величества табаку отнюдь никто курить не дерзал» [69, c. 189]. Почему-то государыня не выносила и запаха яблок. Причем чуяла даже, что человек их ел накануне, и провинившийся мог поплатиться выволочкой, а то и серьезным охлаждением [70, с. 77]. Мышей и крыс царица боялась панически, а их в пустующих дворцах плодилось немало. Елизавета первая додумалась завести дворцовых котов. Приказала доставить 30 штук из Казани. Коты-мышеловы в нашей стране вообще ценились, а казанские считались лучшими. Эту хвостатую гвардию государыня полюбила. Распорядилась кормить говядиной и бараниной. Потом по какой-то причине изменила им рацион, «велеть для помянутых котов… отпускать в каждой день рябчиков и тетеревов» [71, с. 444]. Когда «из комнаты ее величества пропал кот серый, большой», об этом несколько раз объявляли всем служащим дворца и по городу [69, c. 235]. Нашелся ли он, мы не знаем.

Как ни удивительно, при отвращении к мышам Елизавета очень любила лягушек. В загородных дворцах приказывала рыть специальные ямы с водой, запускать туда земноводных. Кваканье множества лягушек она воспринимала как прекрасную природную музыку, их хоры помогали императрице расслабиться, когда она часа в четыре утра удалялась на отдых. Но и в спальне она не оставалась одна. Ее постель окружали ближайшие дамы Мавра и Елизавета Шуваловы, жена вице-канцлера Анна Воронцова, Мария Головина. Их называли «чесальщицы пяток».

Соответствовало ли это действительности, трудно сказать. Может быть, государыня сохранила старинную привычку русских барынь, которым дворовые девки почесывали пятки якобы для хорошего сна. Или требовалось помассировать ступни, натруженные в долгих танцах. А может, это была просто расхожая сплетня. Но если не пятки, то языки они чесали достоверно и изрядно. Их миссия состояла в том, чтобы болтать вполголоса. Ведь императрица после ночных увеселений и полуночных обедов была возбуждена. Под их разговоры и концерты лягушек постепенно успокаивалась, засыпала.

«Чесальщицы» занимали очень высокий ранг в неофициальной иерархии, попасть в их число желали бы многие дамы. И служба их невинными разговорами не ограничивалась. Они могли шепнуть словечко напрямую государыне. За кого-то походатайствовать, повлиять на карьеру, на государственную политику. Французские дипломаты отмечали, как Воронцова недурно подрабатывала деньгами английского посла. Но и ее подруги оказывали услуги совсем не бескорыстно, вовсю интриговали. Одним из приемов было, например, притвориться, будто царицу сочли уже спящей. Громким шепотом сплетничать о ком-нибудь. Елизавета, услышав, заинтересуется, начнет расспрашивать. Это действовало гораздо эффективнее прямого доноса.

А кроме «чесальщиц», в спальне постоянно присутствовал еще один человек. Караулы-то из лейб-компанцев охраняли государыню кое-как. Но самым верным ее слугой стал бывший истопник Василий Чулков. Каждый вечер он приносил матрац, две подушки и укладывался на полу у кровати царицы. Вот он-то мог тормознуть «чесальщиц». Особо грязные измышления по-простому пресекал: «Врете!» Когда Елизавета засыпала, ее дамы на цыпочках исчезали, а он оставался до пробуждения императрицы. Своего бессменного телохранителя она высоко оценивала. Пожаловала генеральским чином камергера, орденом С в. Александра Невского, женила его на княжне Мещерской. Но при этом обязанности Чулкова остались прежними – охранять Елизавету на полу у кровати.

Глава 20. Елизавета и Церковь

Паломничество Елизаветы Петровны в Новый Иерусалим

Все современники отмечали еще одну характерную черту Елизаветы – глубокую набожность. Хотя и она была своеобразной. Сочеталась в императрице с ее капризами, легкомыслием. Но каким-то образом уживалась вполне органично. Церковные службы государыня знала назубок, сама пела в церковном хоре. Без колебаний бросала бал в разгар веселья, уезжая к заутрене. Прерывала азарт удачной охоты из-за православных праздников. Строго постилась. Запретила в посты под угрозой штрафов даже быструю езду на лошадях – ведь и катание с ветерком являлось видом забавы. Лейб-медики приходили в отчаяние, когда императрица недомогала,